Норман Райт - Чучело

Длинное, четырехэтажное здание, из того же красного кирпича, вблизи мне показалось еще угрюмее, чем у подножия холма, подъем которого отнял у нас с отцом все силы. Здание было просто чудовищно огромным и буквально нависало над нами.

Большие окна, точно глаза голодной твари, следили за нами. За некоторыми окнами горели тусклые желтые лампы, в остальных же – была темнота.

Скоро, я стану частью этой холодной темноты.

С тыла к работному дому, практически вплотную подступал лес. Казалось, деревьям было любопытно, что находится там, за забором, поэтому они стремились поскорее вырасти и заглянуть туда. Однако интерес их вскоре угасал, потому что ничего кроме изнуренных тяжелым трудом людей, здесь не было.

Местами, подгнивший, массивный фасад, обвивали высохшие вьюны плюща и кустов винограда. И плесень. Она была всюду.

Работный дом: Фрамстон-Холл – гласила старая выцветшая вывеска над дверьми. – «Умереть не так страшно – как жить мертвым», – прочла я строки чуть ниже.

Петли огромной двери пронзительно застонали, когда на стук, к нам вышла коренастая женщина с выпяченной вперед нижней челюстью, длинным носом и отвратительными волосами по всему лицу.

Я боюсь ее! Боюсь волос на лице этого чудовища!

Из помещения на нас ударил горячий запах сырого белья и гнилых овощей. Я никогда не чувствовала себя столь унизительно как в тот момент, когда мы стали отребьем, пришедшим к порогу работного дома в поисках крова и еды. А ведь когда-то у нас было все! Но это было давно, когда моя мама могла самостоятельно ходить, и кашель не отнимал ее последние силы.

– Входите, – строго произнесла надзирательница, и мы вошли. – Сколько тебе лет, девочка?

Я ответила, и нас повели к врачу. Я шла по длинному коридору и даже боялась посмотреть по сторонам, потому что была уверенна – ничего хорошего и интересного здесь нет и быть не может.

Нас завели в огромный и очень холодный кабинет. Врач – худой и длинный старик, сидел за столом и что-то писал в журнале. Он поднял на нас голову. Во взгляде этого малоприятного с виду человека, я прочла, что прочли и все остальные, пришедшие к работному дому – грусть и уныние.

Когда врач осмотрел моего пьяного отца и велел ему идти следом, он покорно направился за доктором, даже не обернувшись на меня. В этот момент, моя надежда на лучшее, угасла подобно жизни висельника, борющегося в петле за глоток воздуха.

Меня посетило ощущение, что так же как я, здесь себя чувствуют все. Этот холод, это уныние… одиночество.

Я осталась одна. Одна в кабинете врача и во всем мире.

Через окно на меня глядела тьма – дряхлая ссутулившаяся старуха с ледяным зловонным дыханием. По стеклу колотил дождь вперемешку с первым снегом. Меня сильно морозило.

Слезы на щеках уже высохли, но горло все еще обжигала горечь. Мне хотелось броситься прочь из кабинета врача и покинуть это злосчастное место.

Но бежать было некуда. Скорее всего, дом мистера Гаррисона уже обносили воры, ставшие свидетелями нашего с отцом отъезда, и столкнуться с ними было очень опасно. За пару шиллингов, я запросто могла получить удар ножом, а умирать из-за мнимых сокровищ, которых никогда не было в нашем доме – совсем не хотелось.

Когда я изучала кабинет врача, мой взгляд упал на распятие. Умирающий Иисус глядел в небеса с почерневшей от пыли стены и молил отца скорее забрать его к себе.

Это старое, полное немощных стариков, осиротевших детей, брошенных инвалидов и проституток здание, было брошено Господом. Но я очень надеялась, что ангелы, все же любят детей так сильно, что ни за что не бросят их. Особенно в таком ужасном месте как это.

Я сложила ладони, закрыла глаза и попросила у Господа прощение, за всех людей.

Затем в кабинет вошла надзирательница, не та, что встретила нас с отцом у дверей, другая. Черные брови, длинный нос и плотно сжатые губы – это были ее главные отличительные черты. Волосы на лице этой женщины не росли, но пугала она меня не меньше.

– Идем, – холодно потребовала женщина, и я сразу подчинилась. Я сразу поняла, с такой как эта надзирательница – лучше не спорить.

Внутри, Фрамстон-Холл выглядел намного больше, нежели снаружи. Потолки казались выше, окна шире. Еще меня поразило количество дверей. Их были сотни! Эти массивные стражники секретов, так часто располагались друг от друга, что можно подумать, за ними находятся одиночные камеры. Я не могла это проверить – за крохотными остекленными окошками было темно.

Что же скрывают все эти двери?

– Я Агнесса Лафайет, – сказала женщина. – Надзирательница крыла девочек. Ты нищая и оказалась здесь. Можешь считать это большим везением, особенно в наше время, когда голод выкосил уж пол страны. Здесь ты будешь трудиться, и отрабатывать пищу и кров. Беспрекословное подчинение внутреннему распорядку и труд – это твои обязанности. Тебе ясно?

Я кивнула.

– За непослушание, – продолжила надзирательница, – тебя ждет карцер. За отлынивание от работы, тебя ждет карцер. За побег, тебя ждет…

– … карцер, – угрюмо произнесла я.

Миссис Лафайет остановилась и наградила меня острым взглядом. В тот момент я поняла, что напрасно перебила ее. Скорее всего, я все еще была слишком подавлена, чтобы расставлять приоритеты.

– Извините меня, миссис Лафайет, – проговорила я, и голос мой заблудился под потолками. Уж очень они были высоки!

– За побег или даже попытку к нему, – произнесла ледяным голосом надзирательница, – тебя ждет что-то страшнее. И будь уверена, карцер тебе покажется совсем неплохим местом. И не стоит за моей спиной что-то замышлять. Я все равно об этом узнаю. Идем.

Мы отправились дальше.

Шаги миссис Лафайет были большими и тяжелыми, а стук ее каблуков, эхом разносившийся по всему коридору. Как я вскоре поняла, стук каблуков миссис Лафайет, наводил на детей больше ужаса, нежели она сама. Дети, лишь краем уха уловив этот устрашающий звук – трепетали в страхе.

По широкой лестнице, мы поднялись на второй этаж.

Я услышала музыку. Она доносилась из самого дальнего помещения. Дверь его была приоткрыта, оттуда падал тусклый желтоватый свет.

Мы вошли, и оказались в узкой длинной комнате с подгнившими, потолками и полками, где плотными стопками лежало постельное белье. Известка на стенах почернела, местами обвалилась. Здесь было очень сыро. Пахло книгами, долгое время пролежавшими в воде. Я сразу вспомнила о Тоферах – квартиросъёмщиках мистера Гаррисона. От них пахло так же.

К нам вышла тучная женщина, седая и с тяжелым дыханием.

– Это миссис Пенелопа Гухтер, – объяснила мне надзирательница. – Завхоз, прачка и кастелянша. В одном лице. Она приведет тебя в подобающий вид и отмоет. – В дрожащей от изнурительной работы руке тучной женщины, появилась машинка для стрижки волос и миссис Лафайет добавила: – У нас не допустимы вши.