Марион Пьери - Смертельный эликсир

Весь двор был засажен пахучей жимолостью. Рядом с домом росло большое дерево, названия которого Франсуа не знал. Он только помнил, что в развилке двух ветвей был закреплен большой скворечник, который они с сыном крестной делали еще детьми. Сохранилось ли это сооружение? И где этот задорный мальчишка Пьер, сын мадам? Столько лет прошло!..

Франсуа стало грустно.

В доме, видимо, кто-то был, поскольку окна на первом этаже были распахнуты и кисейные шторы колыхались на ветру, открывая на мгновенье простое убранство комнаты и цветок в грубом горшке на подоконнике.

Франсуа не без трепета нажал на кнопку знакомого железного звонка на двери, и тот пропел привычную для его уха народную мелодию. Время как будто бы застыло.

Дверь открыла старая служанка, которая сразу же узнала его.

– Мсье Тарпи! Здравствуйте! Как давно вы у нас не были! – воскликнула она, пропуская Франсуа в тесную прихожую, заставленную до потолка старой мебелью.

Франсуа огляделся. Ничего не изменилось за те годы, что он отсутствовал. Все та же мебель, все те же картины и ветхие пледы на продавленных креслах и диване. Уютно. Но запах старости витает так же явно, как и в комнате его тетушки.

– А где мадам Соваж?

– Ее нет, ушла с кухаркой за покупками, – ответила служанка.

– В середине дня? – улыбнулся Франсуа.

– Ну да, она считает, что это подходящее время, ведь сейчас рыбу на пристани продают почти даром, лишь бы отдать.

Франсуа вздохнул. Надежды, что здесь его поймут, таяли, как туман солнечным утром.

– А где ваш молодой хозяин, мсье Пьер? – задал еще один вопрос Франсуа.

– На работе, ведь он служит в мэрии, скоро должен прийти на обед, – ответила служанка и взглянула на часы. – Располагайтесь, мсье, а мне нужно успеть накрыть на стол к его приходу.

И она спешным шагом удалилась в соседнюю комнату, где начала звенеть тарелками, приборами и стаканами. В это самое время дверь отворилась и на пороге показался мужчина. Несмотря на солнечный летний день, одет он был в суконную пару незамысловатого мышиного цвета, белую рубашку с высоким воротником и старомодный галстук. Франсуа подумал, что в жизни не видел такого противного галстука. И по цвету, и по форме он напомнил ему селедку. Когда мужчина снял картуз с высокой тульей, Франсуа увидел у него надо лбом приличную плешь.

– Добрый день, Франсуа, – мужчина натянуто улыбнулся и, пригладив остатки волос, пошел навстречу и протянул руку, которая была слабой и потной. Вблизи Франсуа рассмотрел его нос с расширенными порами и лопнувшими кровеносными сосудами.

– Добрый день, Пьер, – улыбнулся Франсуа, который сразу понял, что перед ним друг его детства, сын мадам Соваж, мсье Пьер Соваж, чиновник мэрии. – Ты узнал меня?

– Немудрено, – Пьер выдавил из себя улыбку. – Ведь ты совсем не изменился. В отличие от меня.

И он с надеждой посмотрел на Франсуа, рассчитывая на то, что старинный приятель не скажет правду о его внешности или хотя бы трансформирует ее до полуправды.

Но Франсуа безжалостно изрек:

– Ты изменился, приятель. Много работы?

Пьер ничего не ответил, прошел в столовую, где служанка уже закончила накрывать на стол. Он передвинул несколько приборов, которые, по его мнению, лежали чуть криво, и раздраженно сказал:

– Зато ты у нас огурец-молодец. Жизнь бьет ключом? Парижские огни манят и разжигают жар в сердце? Что же ты забыл у нас, в жалкой провинции?

Затем он сел за стол, взял из специальной корзинки пучок эстрагона и начал методично жевать его, как кролик, уставившись в одну точку. Франсуа это напомнило невротическую пациентку, которая на приеме у врача рассказывает о женских болезнях и не переставая вертит на шее нитку жемчуга. И еще. В злых словах Пьера он почувствовал тот зашкаливающий по своей лживости уровень слухов и домыслов, которые передавались по городу в связи с его приездом. Стоит подумать над тем, доверять ли этой облезлой крысе свои планы. Только из зависти все дело завалит. Франсуа вздохнул и уже миролюбиво спросил:

– А мадам Соваж вернется к обеду?

– Куда она денется! – вздохнул в свою очередь Пьер. – Нужно же проконтролировать, не выпью ли я лишнюю рюмку кальвадоса. У нас все учтено, даже кальвадос.

И он многозначительно взглянул на Франсуа. Тот сразу все понял. Денег ему здесь не дадут. Наверное, еще и тетушке нажалуются. Если собственный сын ходит в обносках покойного отца и провиант закупается по бросовым ценам в конце базарного дня, о чем можно говорить!

Когда мадам Соваж вернулась, сняла свою старую мантилью, черные митенки и шляпку, ее взору предстала странная картина. Два взрослых мужчины сидели в столовой и молчали. Дорогого гостя даже не пригласили за стол, не поставили для него прибор и не налили ему выпить. Мадам Соваж запричитала, узнав Франсуа, поплакала у него на груди, вытирая слезы кружевным платочком.

– Пьер, Пьер! Это же Франсуа! Наш дорогой Франсуа! – протягивала она руки к сыну. – Помнишь, как вы играли у нас в саду, как взлетали на качелях выше вяза? А сейчас посмотри, какое огромное дерево выросло! Никакие качели его не достанут. Сколько лет прошло!.. Сколько лет…

И она проковыляла к буфету, откуда достала для Франсуа тарелку, вилку, нож и бокал для вина.

Франсуа отнекивался, но его усадили обедать. Невесело сидели за столом эти три человека, которых связывали теплые воспоминания о прошлом. Но никто из них не захотел возвращаться к этому эмоциональному опыту, поскольку видел разительные отличия прошедшего счастья и своего нынешнего положения. Постаревшая женщина доживала невеселую жизнь без мужа, с сыном-алкоголиком, на которого не позарилась даже самая простая женщина из их городка. Причем мать наивно полагала, что о пристрастии ее сына к спиртным напиткам никто не знает. Она даже под пыткой не призналась бы, скольких сил ей стоило сохранить сыну работу, сколько слез она пролила в кабинете главного столоначальника, сколько подарков отнесла в мэрию.

Ее сын, как и все алкоголики, отрицавший свое пагубное пристрастие, мрачно смотрел на «столичную штучку» – своего крестного брата. Ему было досадно, что этот человек, с которым они были так близки в детстве и юности, прыгнул выше, чем он сам. А ведь у него, Пьера, были такие же возможности, если не лучше. Он, по крайней мере, не был сиротой.

Франсуа, водя ложкой в уже остывшем супе, думал о том, что же случилось с его другом по детским играм и шалостям, красавцем и заводилой, от которого млели все гимназистки города и который одной рукой в общественном саду пробивал самую большую цифру на аттракционе с молотом и наковальней. Какой жизненный кирпич на него свалился?

Франсуа понял, что не станет заводить разговор о деньгах, поэтому решил закончить свой визит. Он поблагодарил крестную за суп, подобного которому, как он отметил, не едал и в Париже. Сказал несколько ободряющих слов Пьеру и от имени семьи Лаке пригласил мать и сына на обед в день фестиваля сыра.