Надежда Красилова - Мертвые хозяева. Что есть обнажившаяся душа!?

Мы немного сворачиваем и снова идем. Я уже не понимаю, где что, все для меня слилось воедино в черноте леса: земля и небо, деревья, кусты и даже мой брат. Шишки попадаются под ноги, комары издают противный писк. В лесу влажновато, прохладно, тропинка не в траве, а так бы промочили ноги в росе. Как странно, но потом глаза все-таки привыкают к темноте, и я уже различаю лучше, что вокруг меня. Еловые ветки так раскидисты, и тут же и тоненькие стволы сосен стоят. Не так страшен, черт как его малюют, я теперь понимаю, почему он так сказал. Конечно, здесь мне неуютно, но теперь достаточно терпимо.

– Валюша, скоро на полянку выберемся. Ты как? – нарушил молчание Гриша.

– Все хорошо, Гриш, можешь руку отпустить, а то ладони у нас уже вспотели, – попросила я.

– Умница моя!

Я старалась не отставать от брата. Как-то стало чуть посветлее, когда мы выбрались на открытый участочек. Мы расположились на невысокой траве, постелив лежанки. Я так устала, что не могла пошевелиться, но приходилось отмахиваться от назойливых комаров, которые успевали больно впиваться в голову, лицо и тело. Гриша не без труда развел костер. Он сказал, что ветки отсырели, и если бы он не взял бумагу, ничего бы не вышло. Мрак озарил яркий огонь, но мне не стало светлее на душе. От костра тянулись живые тени и дрожали вместе со мной. Рядом с костром было светло и тепло, а вокруг как будто, наоборот, стало чернее, и деревья были как будто живыми. Теперь я хорошо видела лицо брата, он присел, взяв в рот травинку, и стал ее пережевывать.

– Валюша, голодна ли ты? У меня есть консервы, овощи, чай в термосе, – Гриша потянулся к рюкзаку.

– Можно чай попить, – голода я не чувствовала.

– Чай дак чай! Утром поедим. Пей чай и ложись спать! – скомандовал бодро брат.

– Как уснуть-то тут? – спросила я.

– Я буду костер поддерживать, у меня ни в одном глазу сна нет! – он смешно выпучил глаза.

– Комары у костра почти не лезут! – обрадовалась я.

– Держи, Валюша, чаек! – Гриша протянул круглую крышку от термоса.

– Спасибо.

Мы попили горячий чай, я надела теплую кофту и прилегла лицом к костру, который мирно потрескивал, но изрыгал жаркое горящее пламя.

– Вот и молодец, сестренка, спокойной ночи, – брат как будто не хотел спать.

– И тебе спокойной, – пару раз проухал филин или сова, а потом я закрыла глаза и погрузилась в сон, прикрыв живот руками.

Валя спала так крепко, что брат очень долго тряс ее за плечо. Когда девушка открыла глаза и поняла, что находится не дома, на своей кровати, а в лесу, то она не сразу пришла в себя. Костер был потушен, было прохладно. Валя привстала и поняла, что ее тело как будто сильно побито, к тому же немилостиво зудели укусы на голове и на руках.

– Валюша, видела бы ты сейчас себя! Такой я тебя никогда не видел. Волосы всклокочены, вся помятая и такая хмурая! Ты так сладко спала, что я подумал, что ты проснешься очень счастливой! – брат говорил веселым тоном, но вид у него был немного уставший.

– Я думала, что это все сон, но нет, мы здесь, в лесу, и мне надо к этому привыкнуть, – Валя усиленно чесала укусы.

– Не расчесывай, будет только хуже! Ночью я запек нам прошлогоднюю картошечку, давай налегай! – Гриша по-деловому сел на землю.

– Подожди, я схожу в туалет, – Валя встала и растерянно посмотрела по сторонам.

– Вот те кусты особенно подходящие. Да, да, еще подальше пройди.

Они поели, попили, собрали вещи, Валя привела себя в порядок и расчесалась. Тронулись в путь лесными тропами. Солнце уже просачивалось сквозь ветви деревьев, окутывая их в свой мягкий ясный свет. Проснулись крылатые лесные создания и наполнили заливистой музыкой свое царство.

– Гриша, как хорошо! – воскликнула девушка.

– Вот видишь, какая красота кругом. Какой воздух! Лес – это жизнь, лес – это пища для души! – восхищался брат.

– Мы идем уже где-то час, а у меня как будто силы удвоились. Знаешь, раньше я не очень чувствовала радость, когда мы ходили по грибы и ягоды, но сейчас мне так хорошо, – Валя остановилась, посмотрела на небесный чистый свод, на свободно тянувшиеся вверх зеленые сосны и ели могучие и тоненькие молодые.

– Смотри, на веточке еловой сидит птичка с желтым брюшком, красавица.

– Все, упорхнула, испугалась.

Какая шершавая, неровная и теплая кора на ощупь, и так приятно прислониться к ней щекой. Маленький цыганенок Харман прижался к старенькой сосне, его ручки сколько могли, настолько и обхватили ствол. Слова, звуки и образы для него не имели значения, их для него просто не существовало. Его мир был миром прикосновений и связанных с ними ощущений. Все, что он трогал, на что натыкался, на что ступал, не имело картинки, звука и даже названия.

До того как прижаться к сосне и немного поелозить на колких иголках, он быстро шел, чуть не падая, спотыкаясь о корни, ветки, поскальзываясь на сухих шишках, это были неприятные ощущения, но не такие неприятные, как удары по телу, от которых все ныло резкой болью. Где-то в груди затрепетало новое чувство, чувство жалости к себе и потерянности, одиночества. Захотелось, чтобы ласковые руки залечили все раны одним мягким прикосновением к коже его щеки.

Влажные струйки побежали из глаз по лицу, он попробовал их языком на вкус, они оказались солеными, затем они стали щипать щеки. Мальчик не хотел больше плакать, но в груди все сжималось, и соленая водичка сама собой текла по щекам. Постепенно становилось легче, непроизвольные, как будто сдавленные звуки-хрипы прекратились.

Стало зябко, он прилег на достаточно мягкую землю, сжался и стал вспоминать, как его взяли под руки его таборные мальчишки, он знал их по запаху, по активным движениям, и повели по проселочной дороге. Было очень сухо, и пыль летела в лицо, хотелось чихать. Они шли и шли, пока ему в нос не ударил резкий неприятный запах навоза. Все остановились, и ему сунули в руки небольшой пустой мешок и отошли от него. Они то шли все вместе, то останавливались, мешок тяжелел. Мальчишки-цыганята припрыгивали от радости, это чувствовалось.

Потом все изменилось: мальчика оттолкнули, как будто в спешке, наверно, он остался один с этим мешком, и что теперь делать, он не знал. Неожиданно чья-то ручища вырвала мешок из его рук, железные пальцы сжали тоненькие ручки мальчика, и все его тело затряслось в разные стороны, потом его мотало вверх и вниз, голова закружилась, в лицо летели какие-то брызги, затем он был прижат к мягкому и большому брюху, а потом резко отброшен на дорогу. Боль в локтях и в тазу была неожиданной, но когда нога в жестком ботинке ударила его в бок, перевернув его тело на другой бок, он получил еще один удар, но более жгучий, невыносимый, прямо в поясницу. Ему только осталось сильно скрючиться и мычать почти беззвучно от этой боли, которая не хотела прекращаться, оставлять его. Никогда за свою короткую жизнь он не испытывал таких невыносимых для него ощущений.