Джерри Джерико - Сказка о муравье

– Вот так и сдохнем, – громко сетовал он наедине сам с собой, – сдохнем в полной темноте, никто и не заметит.

Он с силой лупил по столу кулаком, пытаясь расплющить и раскатать ком теста.

– Сдохнем!

В воздух взметнулось белесое облако муки.

– С голодухи, с прорухи, – старик громко шмыгнул носом и раскатисто чихнул, тряхнув над едой засаленными седыми патлами. – Вот ведь как уважают нынче ветеранов. Вот ведь как. От щедрот полон рот! Кто воевал с ньольцами за восточный Пагмар, за эти проклятые горы, за эту проклятую кучу камней? Кто, я вас спрашиваю? Рыцари! Гематопийские герои, лучшие из лучших, мастера боя, господа лучшей стати! Смышлёные, крепкие, здоровые парни, преданные всем сердцем святой земле своей.

Лакей старательно запихивал в тесто порубленную, невообразимо жилистую тушку животного. С силой приминая непослушный сырец, он говорил всё громче и громче.

– Гибли да калечились ради того, чтоб приумножить территорию да престиж потентатовский. Престижу там и так полно, да всё мало, мало! Без гор этих, видать, совсем утвердиться-то в себе не мог. Ну вот тебе горы. Дальше что? Что дальше? Кому какая блажь с этих гор? Что ты их, жрать что ли будешь? Или исцелят они тебя? Или с собой в могилу заберёшь? Так народ и не увидел проку с этих голых скал.

Он швырнул получившийся тестяной сверток на чугунный противень и устало вздохнул.

– Шли-то на войну не только обязанные, землёй повязанные. Шли с верой в справедливость. И честь родины отстоять, и себя, так сказать, обрести – мол, послужишь ты арцейским амбициям, отобьёшь им эту кучу камней своей кровью, приумножишь мощь гемскую, авось и тебя не забудут, авось спасибо скажут, землёй уважат. Вот, скажут, пригодился, держи тебе за это такие-сякие милости.

Лакей раздражённо сплюнул. Он резко встал, громыхнув стулом по каменному полу, схватил противень и сунул его в печное окошко, где еле-еле тлели угольки. Поворошив кочергой, старик сгрёб угли в кучу, и на его хмуром рябом лице вспыхнул алый отсвет. Прикрыв печное окошко заслонкой, лакей вновь плюхнулся за стол и принялся старательно сгребать остатки муки и теста в кадушку.

– Вот тебе милости! Вот они, со стола соскребаю. Вот тебе «спасибо», почтенный дон Моген. Герой ты конечно неплохой, но другие погероистей будут, тебе и того хватит – вот тебе титул и клочок бесплодной степи на границе с паршивой Фоллонией и не менее паршивым Помоищем, откуда приходят пожары, будь они неладны!

Он отставил кадушку в сторону и тяжко вздохнул.

– Ты когда во имя родины своей воевать идёшь, на что надеешься? Что накормит родина своего защитника. Не врага накормит, а тебя родимого, да не достанутся чужеземцу святые места, а для тебя они предназначены. Для тебя и народа, спрятавшегося за твоей спиной. Народ этот сам изгадить готов все места святые, а кормить тебя никто и не собирался, господин герой. Получил копьём в зад – и на помойку! Зато земля. Зато «дон».

А народу-то что надо? Известно что – чтоб отстали от него. Именно так. Народ ищет чего пожрать да пожить, чтоб все отстали. Чтобы просто отстали от людей, бытием потасканных! И если кто-то обещает им – скажите «да» и я от вас отстану, они соглашаются! Сиюминутный покой дороже политических перспектив. Ведь кто знает, доживёшь ли ты до них. Скажут им – повоюйте и я от вас отстану, они и пойдут воевать. Скажут им – отрежьте себе по уху, и я от вас отстану, они и отрежут. А потом говорят – народ раболепствует… Раболепствует, ха! О покое мечтает усталый народ! Не о святынях, не о горах проклятых, не о величиях имперских.

Ну велик потентат. Дальше-то что? Хотя что тут великого? Странное величие – пользуют тебя всем миром как самого известного головореза, клянчат армий да денег на войну. Ну а мы конечно всем помогаем, кто попросит. Но стоп! Не сметь считать это слабохарактерностью! А просто широтой души гемского человека. Сирым и убогим мы всегда помогаем.

Наверху скрипнула дверь. В кухню вошёл человек и принялся наощупь спускаться по каменной лестнице.

– Ты, Ланцо? – окликнул его лакей, прекрасно зная, что это был именно он.

Ответа не последовало.

– Вот ещё один рот голодный, – со вздохом произнёс старик, покачав головой, – ещё один герой, озабоченный нуждами народа, верующий в добрую родину.

Ланцо молча уселся за стол. В кухне сильно запахло конюшней. От Ланцо несло лошадиным потом, башмаки его были запачканы навозом. Сам он был изнурён и жутко голоден – до позднего вечера он провозился с оружием и лошадью дона Могена и только теперь вспомнил, что с самого утра не брал в рот ни крошки.

– Да, – ответил старый лакей на какой-то неведомый вопрос. – Да. А как вы хотели? Работёнка-то грязная, а что делать? Любая рыцарская доблесть начинается с коняжьего дерьма. Герою нипочём и в дерьме копаться, и с врагом сражаться. А какова главная разница между настоящим героем и чванливым грандом, знаешь? – обратился он к Ланцо с видом знатока. Тот не шелохнулся во тьме. – Родину любить на голодный желудок совсем не то же самое, когда от жиру спесь фонтаном бьёт. Патриотизм сеньора – вырвать у родины, поиметь с родины побольше. Как же он отличается от патриотизма героя, идущего на смерть во имя робкой надежды!

Воцарилось молчание. В печке потрескивали угли, с улицы доносился цокот копыт и грохот гружёных телег. Лакей рассеянно почесал грудь и от нечего делать снова полез в печку проведать угли. Он обернулся, взглянув на Ланцо, лицо которого озарял дрожащий отсвет из жерла печи.

– Ты чего снулый такой? – поинтересовался старик, продолжив ворошить угли кочергой. – Случилось чего?

– Случилось? – эхом повторил Ланцо. – Дед помер.

– Вон оно что, – протянул лакей. – Отмучился, значит, старый Эспера.

Не разгибая спины, он принялся шарить руками в тёмном шкафу рядом со столом и вскоре выудил оттуда пару больших свечей, которые немедленно зажёг от углей и воткнул в подсвечник посреди стола. Стало гораздо светлее.

– Соболезную тебе, Ланцо, – выдохнул лакей. – Славный был старик да мастер что надо. Дело своё знал лучше всякого, характеру был твёрдого, но и был добряком каких поискать. Все его любили, кто знавал.

– Спасибо, Пиго, – кивнул Ланцо.

– А отчего ж ты не со своими? Дома-то собрались, конечно, все.

Ланцо мотнул головой.

– Я не вернусь домой.

– Вот как, – Пиго уселся на место и сложил на столе свои сморщенные, запачканные в муке руки. – А где ж останешься?

– Здесь.

– Вот как, – Пиго состроил гримасу, собираясь, было, сказать что-то нравоучительное, но вовремя осёкся, заметив глубоко скорбный взгляд Ланцо. – Что ж. Коли там не помянул, давай здесь помянем. Авось дон не рассердится, – добавил он, снова исчезнув руками в тёмном шкафу. – Повод уважительный.