Наталья Плотникова - Осиново

Марфа просыпалась, не в силах крикнуть, Фёдор хватал её за руку, влажную от пота, и она снова погружалась в забытье. Три раза мучил её кошмар мутный, мокрый, словно вата, пока не очнулась она и поняла: умирает в ней ребёночек их, почти не шевелится, двух месяцев до конца не доношенный. Завыла, заплакала. Сердце в груди сжалось. Фёдор тут же к ней кинулся. Подозрения свои Марфа выложила, предчувствия материнские. Фёдор побледнел, прижал её к себе и замер, будто обдумывал что-то. Вспоминал.

А Марфа догадалась, что девки осиновские ей зла пожелали. Не надо было выходить в огород. Ребёночка её прокляли, глазом своим недобрым посмотрели. Они же, змеи тёмные, и сгноили первую жену Фёдора.

В один миг эта догадка в голове Марфиной промелькнула, как искра среди затухающего пожара. Правду люди говорили, ведьмы болотные здесь зимы свои на печках сидят. Злющие, завистливые, мстительные. А она, дурёха, и попалась в сети их колдовские.

Встала Марфа ночью, выбралась из-под руки мужниной, оделась наспех да из дома выскочила. Болезнь много сил отняла, еле тащилась, потом покрывалась да отдышаться на каждый пенёк садилась, будто старуха она уже старая. В часовню торопилась. К батюшке. А ночью – это чтоб не увидел никто. Тот что-нибудь да подскажет, чтобы ребёночка её спасти, если жив он ещё во чреве её. В дыры она не верила, к которым Фёдор свечки подносил и помощи просил, задабривал угощениями и молитвы свои чудные читал.

По тропинке, что знала, пробиралась, листву ночную слушала да воздух свежий, влажный в себя вбирала, легче ей делалось. И вдруг голос она услыхала. Звал её кто-то, да так протяжно, тоскливо, будто утопленница болотная.

– Марфа-а, Марфа-а.

Девка головой помотала, аки прислышится что, причудится в ночи. Вокруг темно, страшно, осины своими стволами на неё смотрят, и нечисть болотная, нечисть подколодная к себе зовёт.

– Марфа-а…

И отчего-то дыры, которые у них в избе, припомнились, и потянуло к голосу против воли, потащило, свернула она с тропки к болотам, откуда голос раздавался. Указатель там кривой-косой значился: «На горелую избу». Но девка мимо прошла, не заметила.

Идёт Марфа невесть куда, живот рукой прикрывает, будто боится, что уж помер ребёнок её. Вывела тропка её на болота, и тут как изба из-под земли выросла. Малёхонькая, неприметная. И снова гул этот протяжный: «Марфа-а-а».

Осмелела девка, уж ничего ей не страшно, не люто было. Зашла в избу. И правда, голос человеческий из спаленки кликал её.

Старуха помирала. Миновав сени и кухню, Марфа в комнату зашла, будто знала, куда идти надобно. Ни чужая изба её вдруг не пугала, ни ночь, ни умирающая старуха; будто рядом кто-то свечку держал и путь ей освещал. Крыша была прорублена, свет лунный в комнатушку проникал и падал на лицо умирающей. Скукоженное оно всё было, впалое, трупное почти.

В комнатушке той будто иней на стенах лежал, холод стоял собачий, хоть и зима ещё не скоро подступиться должна была. Спаленка эта ветхая и хлипкая как будто отдельно от всей избы существовала.

Распласталась старуха перед Марфой на скамье, вся тряпками обмотанная-обвязанная, как неживая: глаза закрыты, губы морщинистые плотно сомкнуты, руки в разные стороны раскинуты, крестом лежит, как бездыханная. Вокруг пальцев всех на ногах нитки чёрные намотаны.

Усомнилась Марфа. Наверняка обозналась, ослышалась. С горя показалось, что зовут её. А тут старуха померла. Как же могла она имя-то её знать, да и звать за три километра?

Девка уж развернулась, совсем забыв, куда шла, как скрип послышался, будто кто-то заржавелый ключ в замке поворачивал. Марфа и обернулась без мыслей задних. Старуха смотрела на неё со скамьи глазами ясными, неестественно для человека голову вывернув. Пристально, так, будто душу вытягивала. И как застонала вдруг, захрипела, будто боли адские испытывала.

Пот холодный у Марфы на лбу выступил, присесть ей захотелось от картины ужасной. Но сдержала себя девка, глаза не отвела.

А потом рот беззубый открылся, и могильным холодом на Марфу повеяло. Заскрипело в комнатке-то, руку потянула старуха к девке. Та отпрянула, но не убежала.

– Дитятко своё живым узреть хошь? – проскрипела голосом дребезжащим, чахлым, будто нечисть из-под земли с ней разговаривала.

– Хочу, – еле пролепетала Марфа, от ужаса в пол врастая. Всё это казалось ей странным, будто со стороны она на себя смотрит, и тело ей не подчиняется.

– Поди сюда, ключ я тебе всуну, сундук отворишь, что в сенях томится, и книжки мои возьмёшь. Сама вразумишь, что делать надобно.

Марфа, повинуясь голосу старухи, подошла, будто за нитку её тянули.

Скрип в уши ей влился, старуха рукой зашарила в тряпье у себя на груди и ключ вытащила. Изба будто вся этому жесту повиновалась: затормошилось в углах, запыхтело, залетало что-то вокруг, застучало, когда девка руку протянула. Лавка ходуном заходила. Звуки такие раздавались, как если бы мебель в комнате крушили: стук, треск ломающейся древесины, и даже тяжёлый топот вокруг слышался. Никак сам чёрт со слугами своими за старухой пришёл? Однако в комнате, кроме Марфы и старухи, никого не было.

Ключ ей на руку упал, и тут же стихло всё. Стуки, треск прекратились в миг один, всё замерло. Мертвечиной повеяло. Гнилью болотной. Марфа как на скамью глянула, так и выскочила из избы. На лавке полуизгнивший труп старухи лежал. Будто месяцы про него знать не знал никто. Рот открыт, руки так крестом и раскинуты, а вокруг плесень, изморозь и человеческие испражнения. Видать, перед смертью баба совсем немощной стала, под себя ходила.

Не помнила Марфа, как бежала, как в часовню зашла, как колотить её начало, как к образам святым подходила да свечки ставила.

За упокой. Силы нечистой.

Как слова шептала странные, незнакомые доселе, как в груди у неё закололо, а внутри что-то ожило, зашевелилось. Как румянец на её щеках появился, а волосы красотой былою налились. И как выгнало её из часовни деревенской что-то и на перекрёсток дорог погнало, в лес, к болотам осиновским…

Проснулась утром ранним, рядом муж весь бледный, испуганный. К себе прижимает, в волосы её рыдает. Думали, уж померла. Три дня спала, добудиться не могли.

Марфа мужа успокаивает и дурной сон вспоминает, что привиделось ей, будто ведьма на болотах помирала, да ключик ей старый заржавелый передала, чтобы ребёночка спасти. Привидится же такое.

На самочувствие грех жаловаться было. На огород да в поля Марфа в этот же вечер и вышла, даже до автолавки сама пошла, вдруг не страшны ей стали бабы осиновские. Мало ли посмотрел на неё кто. Будет она ещё думать тут.

Силу в себе небывалую девка почувствовала, смелость, волю. Заправлять стала хозяйством, мужу обеды варить да на поля провожать, он всё нарадоваться на Марфу не мог, налюбоваться.