Мария Артемьева - Время последних

То есть действовали методами феодальных наместников, храбро удерживающих в ежовых рукавицах бунтующие провинции.

Несколько лет подобной политики привели к тому, что на участке, изначально подготовленном для постоянной работы 9 сотрудников, сохранились всего две штатные единицы, а все технические должности были выведены в режим «проверочных посещений».

Туров как раз и был такой «посещающей» единицей: его прислали на 17-й участок для проверки, ремонта и отладки парка автоматических систем. Командировка должна была продлиться неделю. Если б не Бородянский…

Унбегаун, биолог-эколог, торчал на 17-м участке больше 3-х лет.

Что касается начальников Базы, то единственным успехом на пути администрирования ими 17-го участка, сделалось внедрение кем-то, наиболее дальновидным, специальных кадровых установок. Сотрудники, посылаемые на 17-й участок, проходили строжайший отбор. Включая проверку биографии, биографии родственников, психологические тесты и ролевые экзамены.

Буйные, одержимые идеями, честолюбивые и любознательные люди отсеивались сразу. Отсеивались семейные, обремененные иждивенцами, болезненной родней, незакрытыми кредитами и вообще проблемами. Молодых одиноких романтиков и мечтателей избегали как огня. Угрюмых, замкнутых, неразговорчивых не удостаивали доверия, памятуя о чертях в тихом омуте.

Проверку могли пройти только крепкие, конструктивно надежные, незатейливые как молоток, личности. Без скелетов в шкафу, а по возможности, и без шкафов.

(Шкафы тщательно перетрясала Служба рекрутинга – за каждый ненайденный скелет или самую малую необнаруженную косточку ее сотрудники отвечали весомыми денежными штрафами. Так что их поведение мало чем отличалось от поведения собак, натасканных на поиск наркотиков – настолько же нелицеприятное и бездушное.)

Основное требование к сотрудникам 17-го участка было: не иметь желаний. Удовлетворяться малым, обладать сухим умом без воображения, здравым смыслом без стремления к доминированию и ничего – СОВЕРШЕННО НИЧЕГО – не желать, помимо исполнения своих прямых профессиональных обязанностей и минимального набора бытовых благ для поддержания жизнедеятельности.

Если уж 17-й участок невозможно закрыть – надо его хотя бы обезвредить! Такова была главная идея начальников Базы.

И все равно год от года проклятый 17-й обрастал слухами и сплетнями, как морской корабль полипами и ракушками. Если кораблю не очищать днище – он рано или поздно пойдет ко дну.

17-й участок, напротив, именно за счет сплетен и держался на плаву, продолжая трепать нервы начальникам Базы…

– Ну, и в чем тут соль, в конце-то концов? – не выдержал Туров. Ему давно надоела унбегауновская сага о Начальниках и их указах. – Я в толк не возьму – какие сплетни? Слухи?! Говори прямо!

Унбегаун возвел рыжие очи горе.

– Да уж куда прямее?!

– Я твоих намеков не понимаю, – обиделся Туров.

– Исполнение! Же! Ла! Ний! – крикнул толстяк Унбегаун. И вскинул руки, словно фокусник на арене после удачно выполненного трюка. – Здесь. На Гайе. Недалеко от нас – Лес Тысячи Крыльев. Мы были там с Бородянским.

Туров застыл, глядя в сердитое лицо напарника. А тот, глотая звуки, торопился выплеснуть накопившуюся информацию:

– Аленький цветочек помнишь? Нет? Цветик-Семицветик? Каменный цветок?.. Тоже нет?! Отличное у тебя образование – ничего лишнего!

– Технический университет Самары, – начал было оскорбленный Туров, но немец пылко осадил его взмахом руки:

– Не надо!.. Короче. Исправляем недочеты воспитания. Во всех этих сказках описываются цветы, так или иначе исполняющие желания. В Лесу Тысячи Крыльев – целая поляна таких цветов.

– Не может быть, – сказал Туров.

– Да, – кивнул Унбегаун, – это мы слышали.

Туров опомнился:

– Чепуха. Бред.

Унбегаун молчал.

– Разыгрываешь.

Унбегаун продолжал молчать.

– Не люблю вранья.

Туров отвернулся и, щелкнув кнопкой, включил системы регистрации.

Тут же заверещал аварийный зуммер: на экране Базы, яростно брызгая слюной, метался дежурный, желая немедленно знать – по какой-такой-разэтакой причине оба наблюдателя 17-го участка оказались вдруг недоступны для Базы. Тем более – одновременно! А?!

И Туров, и Унбегаун, вытянувшись по стойке «смирно», перенесли нахлобучку весьма равнодушно.

Среди ночи Туров проснулся, весь в испарине. Дрожа, зажег свет рядом с изголовьем, и сел, свесив ноги с кровати.

Кошмар вернулся. Прежний, забытый, так старательно вытертый из его памяти целой футбольной командой профессиональных психологов.

И вот он снова пережил его весь. От начала и до конца. Все, как в первый раз.

А ведь он почти поверил тогда своему отцу, который клятвенно клялся, что девушка цела и невредима. Что с ней все будет в порядке. И уж по крайне мере – чьей-чьей, а уж его-то, Турова-младшего, никакой вины в том нет, что она… она…

Туров не выдержал – всхлипнул. И принялся вытирать слезы ладонью.

Каким же надо быть дураком, чтобы поверить в утешения родителей. Разумеется, он был еще маленьким и зеленым тогда – что такое в наше время 12 лет, если обучение в школе заканчивают в 25? Но ведь слабоумным он не был!

Такие сны не накинулись бы на человека, ни в чем не виноватого. Это было ясно с самого начала. С появления в его жизни всей этой орды психологов и психотерапевтов, со всеми их приемчиками и доброжелательными улыбками, побуждающими к доверительным беседам.

«Она… Опять она. А я так и не узнал ее имени», – отрешенно подумал Туров. Он лег, не выключая свет, но глаза его, обращенные к воспоминаниям, ничего не видели снаружи. Только искрящиеся радужные круги сквозь ресницы…

Она жила по соседству на втором этаже многоквартирного, по тогдашней моде, доме. Странная тихая девочка, которая все дни напролет проводила возле окна, почти безотлучно. Туров, чья комната приходилось как раз напротив ее квартиры, прятался за занавеской и млел, часами глядя на нее. Он был готов смотреть вечно на ее застенчивую улыбку и удивительные ямочки на щеках.

Летом, в хорошую погоду, ее мать распахивала настежь окно и приносила хлеб.

Девочка крошила сухой хлеб голубям: птицы радостно слетались на угощение, суетливо расхаживали, выхватывая друг у друга куски, жадничая и воркуя, постукивали лапками по карнизу.

А она смеялась, глядя, как эти нахальные клоуны смешно пыжатся друг перед другом. Голуби часто дрались, но это были безобидные смешные потасовки.

Снизу на распахнутое окно пялились мальчишки – дворовые пацаны, приятели Турова. Выпендриваясь друг перед другом, они спорили, кому из них быстрее удастся «закадрить» соседку. Циничность подобных обещаний могла бы заставить покраснеть даже столб. Но не их, безмозглых, ничего еще не знающих о женщинах, зеленых придурков. Они же просто хвастались. Это были всего лишь грубоватые шутки ради смеху.