Мария Артемьева - Время последних

Опасливо поднял голову вверх, на птиц, и остолбенел: зрелище показалось ему фантастичнее всякого сна.

Огромные косяки птиц тучами то взлетали, то падали вниз, то развевая наверху широкие флаги, то образуя над лесом гигантские фигуры, туманные всполохи, взмахи крыльев неведомого существа – и все это они проделывали совершенно беззвучно.

Ни писк, ни шорох, ни гортанный крик не нарушал запредельную магическую тишину леса.

Птицы казались тишайшей листвой этих деревьев – так естественно и органично они вписывались в бытие и существование друг друга.

Сквозь аквамариновое мерцание крыльев далеко в вышине пробивалось еще и могучее звездное сияние, осыпая, словно инеем, сплетение верхних веток кремеров.

По лицу Турова катились слезы, но он их не замечал. Он вряд ли сумел бы оторвать взгляд от поразившего его зрелища, но его позвали.

В тишине он слышал это совершенно отчетливо.

Нехотя он повернул голову на звук.

Среди синих стволов в лесу повис туман, такой же, как бывает перед рассветом и на Земле.

Косые белесые клинья его колыхались между деревьями. Под пологом леса воздух был теплым и влажным.

Туров подумал и снял кислородную маску. Здесь, в Лесу, легко дышалось и без нее.

Из глубины чащи шло голубоватое свечение – Туров направился туда.

Губчатые подушки, которые он приминал по пути ногами, испускали тонкий сожалеющий вздох, но вскоре распрямлялись, с тихим свистящим хлюпом втягивая обратно в себя оранжевую жидкость.

Туров взглянул назад и едва не рассмеялся, убедившись, что никаких «кровавых» следов он позади не оставил: Лес принял его в себя мирно и тихо, как часть собственного естества, не поранившись и не оставив ни одной метки на пути.

Туров пробирался к сияющему, запрятанному в глубине леса потаенному чуду, широко распахнув глаза, и совершенно успокоенный.

Он, разумеется, давно позабыл сверяться со своим хронометром.

Конечно, это странно, но заветные цветы желания, сказочные цветы счастья оказались похожими на самые простые и незамысловатые земные цветы: на одуванчики в пору вызревания семян.

Туров даже засмеялся от неожиданности – веселым детским смехом, какого давно не слышал сам от себя.

– Про это Унбегаун не говорил! – смеясь, сказал вслух Туров.

От его дыхания первый ряд цветов всколыхнулся, и целое облако светящихся голубых пушинок взметнулось вверх, в темноту неба.

Кроны деревьев смыкалась над опушкой не так плотно, как в лесу; цветы сияли то ли сами по себе, то ли светили отраженным звездным светом, который пробивался сквозь полог ветвей – трудно было разобрать.

Голубые светлячки пушинок недолго пометались над полянкой невесомой стайкой и вскоре исчезли в вышине, как исчезают искры горящего пламени. Туров испуганно отступил назад, опасаясь приближаться к столь летучим существам, как эти чудо-растения. Он почему-то воспринимал их именно как живые существа, наделенные разумом и душой. Хотя Унбегаун ничего не говорил ему на этот счет.

Да он, собственно, и вовсе ничего не говорил, – подумал вдруг Туров.

И тут опомнился, едва не взвыв во весь голос: какой же он идиот! Вечный неудачник.

Ведь он абсолютно не знает, что ему теперь делать. Как следует поступать с этими цветами, если хочешь, чтобы исполнилось желание?

Ему и в голову не приходило поинтересоваться этим заранее.

Как же теперь быть?

Срывать цветы охапками, как делают заготовщики лекарственных растений на Земле? Варить из них похлебку, как знахари-травники в старину? Есть свежими прямо на месте?

Что делать-то?!

Туров потел и топтался на месте, чувствуя себя тупым животным, место которому – в стойле. Где-нибудь среди самых никчемных жвачных, если такие имеются. Но никак не среди людей.

Воздух на поляне цветов внезапно заискрился и зазвенел – огоньки взметнулись вверх крошечными фейерверками, нитяные электрические разряды вскипели над цветами и словно качнулись миллионы микроскопических колокольчиков. Цветы смеются, понял Туров.

«Нас не надо есть, дурачок! Просто сорви цветок и замени собой. Будь с нами». И колокольчики зазвенели еще, призывая к себе Турова.

Цветы повернули пушистые головы вниз и направо – вся поляна разом. И Туров увидал, что в середине каждого цветка, в окружении пушистых искрящихся лучиков сияют глаза…

Здесь были лица самых разных существ: щелеглазых безносых гуманоидов, чьи портреты запечатлели древние художники айнов в своих статуэтках «догу», здесь были птице- и собакоголовые боги Египта и Мексики, серолицые с черными глазами пришельцы, готовившиеся, по сведениям голливудских сценаристов, захватить Землю в конце 20 века; здесь были змеевидные разумные звери – люди сочли их все-таки зверями, когда встретились с ними на одной из планет у звезды Бетельгейзе…

И, конечно, здесь были люди. Мужчины и женщины. Ошеломленному Турову померещилось, что кого-то из них он даже узнает – возможно, Бородянского или Торстена Свёдеборга?

Но это, разумеется, чепуха – не мог он за несколько секунд найти и опознать кого-либо среди тысяч и тысяч обращенных к нему лиц. Если только знание не давали ему сами цветы – непосредственным образом, минуя зрение и слух, тепепатически.

Туров попятился. Нелегко стоять вот так, чувствуя на себе взгляды чуть ли не половины населения Галактики.

К тому же каким-то образом он вдруг увидел самого себя их глазами. Увидел свое смущение, озлобление в глубине души из-за того, что его так неожиданно смутили; надежду, что его желание все-таки может сбыться; страх, что оно непременно сбудется, но не так, как он хочет на самом деле – и, наконец, ужас от того, что он сам не понимает, какое именно желание ему хотелось бы исполнить теперь.

«Заменить? Они сказали – заменить. И быть с ними!» – неожиданно понял Туров. Так вот в чем главный секрет, разгадка всех исчезновений! Он чуть не рассмеялся.

Хотя на самом деле это вовсе не смешно: добраться сюда, на край света, рискуя жизнью, и обнаружить, что осуществить мечту можно только одним способом – пожертвовав жизнью. Просто отдав ее навсегда. Подарив. Не понарошку – насовсем.

Туров заморгал. И попытался вспомнить – а чего же он на самом деле хотел? С чем шел сюда?

– Туров, – прошептали мертвые губы.

– Туууров, – прошептали, качая пушистыми головами, цветы.

Он хотел, чтобы девочка-Русалка была жива и здорова. Чтобы никто не мучил, не изводил ее насмешками. И чтобы она не мучала его, перестала являться мертвой в кошмарах.

Вот и все. И за это ему надо сейчас отдать свою жизнь?

«Это безумие», – сказал себе Туров.

Это было безумием с самого начала, напомнил он.

– Туров! – злобный отчаянный крик раздался со стороны леса. – Зачем ты, скотина, выключил стерео? Ты хотя бы раз посмотрел на часы?!