Мария Фомальгаут - Кофейникс

Хозяин…

Я не знаю его имени.

Не хочу знать.

Я вообще ничего не хочу про него знать, я хочу расправиться с зимой и вернуться, то есть, расправляться буду уже не я, а зимобой, что-то подсказывает мне, что моего ружьишка будет недостаточно…

– Зима… на много лет… – он снова поворачивается ко мне, – сколько смертей… по улицам шастала… в дома… Берта… Претти… очаг остыл… иней… холод…

Вздрагиваю – даже не сразу понимаю, что появляется передо мной, она слишком не похожа на тех, на всех…

Никогда мне не доводилось видеть такой красивой зимы, такой белоснежной шерсти, таких ослепительно ярких глаз, такого необычайно пышного хвоста, таких тонких ног, увенчанных острыми копытами. И никогда мне не доводилось видеть такой стремительной зимы – я и ахнуть не успел, как она кинулась на нас с зимобоем, даже странно, что зимобой успел увернуться, что он вообще остался жив…

«Стреляй… стреляй!»

Пытаюсь объяснить хозяину, что черта с два я подстрелю зиму из ружьишка, хозяин одергивает меня:

«Не меня, идиот…»

Холодеет спина, не верю себе, неужели меня вели сюда для того, чтобы…

Смотрю в хрустальные глаза зимы, зима повторяет мысленно, властно:

«Не меня, идиот… этого…»

Целюсь в спину зимобоя, ну давай же, говорю я себе, давай же, один выстрел, и все, и ты свободен, и пойдешь домой, уже неважно, какой, живой, мертвый, я же хожу, говорю, я же…

Стреляю.

Ружье отдает неожиданно больно, сильно, швыряет меня в снег, еще успеваю увидеть, как падает зимобой, как набрасывается на него огромная зима…

…кровавые бусины на снегу…

Кровавые бусины на оскаленной пасти зимы…

Зима поворачивается ко мне, хочу спросить, могу ли я идти, – тут же понимаю, что не могу, потому что я не живой, потому что я лежу там, на опушке, мертвый, а какой же еще, безнадежно заблудившийся в бесконечном лесу, есть ли вообще что-то кроме этого леса, кроме исполинской зимы, которая стала бесконечной…

Араун выходит из дома.

А из дома выходить нельзя.

Араун смотрит на студеное звездное небо.

А на студеное звездное небо смотреть нельзя.

Араун ждет.

А ждать…

…нет, не нельзя, нет такого, что нельзя ждать – потому что никому и в голову не придет, что можно стоять и ждать, когда…

…когда…

..ветер завывает, рвет солому с крыш. Город настораживается, прислушивается в непонятном волнении, город чувствует что-то странное, как будто готов сорваться с места и бежать куда-то в никуда…

Люди плотно закрывают шторы, люди сидят по домам у жарких очагов, в тепле, пляшут отблески пламени на бледных лицах, люди теснее жмутся друг к другу, прислушиваются к завыванию ветра снаружи, к свисту вьюги, рассказывают друг другу леденящие душу истории про Дикую Охоту, которая несется в такие ночи высоко над землей, подстерегает зазевавшегося путника, а то и детишек малых похищает… маленький Араун слушает, сжимается в страхе, спрашивает у дедушки, а сюда Дикая Охота не придет – и дедушка Арауна обнимает, что ты, малец, не боись, мы её сюда не пустим…

– Догоняа-а-а-ай!

Маленький Араун бежит за Хольдой по осеннему лесу, подернутому первым снегом, в сумерках чуть виднеется косынка Хольды, догоняй-догоняй-догоняй…

…Араун оглядывается, спохватывается, а загулялись-заигрались-забегались, а до дома далеко-далеко, а хворосту толком и не набрали, у-ух, попадет…

Бегут домой, скорехонько-скорехонько, только бы успеть до темноты, до самой глубокой студеной ночи, говорят, в такие-то ночи…

…да ну, не верь, да враки все это, враки…

А вот верится, а вот боязно, а вот так прямо и чудится в темноте ночи топоток, стукоток, по веткам, по веткам, по верхам, по верхам, и ближе, и ближе… да нет же, это ветер гуляет в ветвях, да нет же…

– Бежи-и-и-м!

Бегут, обгоняют друг друга, а топоток-стукоток все ближе, ближе, подбирается со всех сторон, и вот уже земля сотрясается от топота копыт, и вот уже чудится за спиной разгоряченное дыхание диких коней…

Скорей…

Скорей…

Скорей…

– Бежии-и-м!

Араун бежит, быстро-быстро, скоро-скоро, шуршит листва под ногами, лес хватает корнями, ставит подножки, хочет ухватить, урвать, запутать, и не вырвешься, и не выберешься…

Араун вырывается, выбирается, отбрасывает ветви, царапающие лицо, слышит жаркое дыхание гончих собак, топот коней, окрики, ату, ату, ату, щелканье хлыстов…

Бежать.

Бежать последние несколько метров от леса через подернутый снегом лужок, через чахлое жухлотравье – к дому, в свет окон, скорее, скорее, на крыльцо, в дверь, щелкнуть задвижкой, упасть на теплую шкуру пампарда у очага, только сейчас понять, как лихорадочно трясутся руки, как крик рвется из горла, а ведь Араун все это время кричал…

И странно, что ни мысли о Хольде, и стыдно, что ни мысли о Хольде, только страх, страх, леденящий душу страх…

И тетушка утешает, а все хорошо, а молодец, молодец, а вырастешь, хранителем будешь…

Это всем так говорят, детям всем говорят, вырастешь – хранителем будешь, так-то ясное дело, не будет никто хранителем, это же как хранилище слушать надо, чтобы хранителем быть…

– А чего хранитель делает?

– Ну как чего, хранилище охраняет.

– А хранилище, там чего?

Тетушка руками разводит, ну как чего, хранилище, оно и есть хранилище, чего непонятно-то…

– Нет, а чего?

И тетушка руками всплескивает, ну что за ребенок, все дети как дети, а этот глупости какие-то спрашивает…

Воет студеный ветер над крышами домов.

Люди беспокойно ворочаются в постелях.

Араун подскакивает на шкуре пампарда, пытается ухватить обрывки сна, виделись как будто раскрытые страницы книги, только непонятно, что написано…

Отсюда из окошка хижины видна величественная крепость на холме…

– Что ты, спи, малец…

– А крепость…

– Чего крепость?

– А крепость во сне говорила…

– Ишь, чего выдумал, крепость ему во сне говорила чегой-то…

– А если и правда говорила, как знать-то… может, быть ему хранителем…

– Догоняа-а-ай!

Юный Араун бежит за Агнессой по осеннему лесу, платок Агнессы мелькает за деревьями, лови-лови-лови. Поймать, поймать, обязательно, обнять, поцеловать крепко-крепко, сказать самое-самое главное…

Вечереет.

Сумерки окутывают лес.

Агнесса спохватывается, Араун спохватывается, как так, уже сумерки, как так, уже темнеет, а где дом, а до дома еще идти и идти…

Агнесса и Араун торопятся, боятся не успеть дотемна, ночи сейчас недобрые, колесо года перевалило за Самайн, за темную половину, пришло время холодных ночей, студеных ветров, снегопадов, время Дикой Охоты, когда скачут по небу призрачные всадники…

Скорей…

– Скорей!

Шуршит листва под ногами, коряги и корни хватают за ноги, ставят подножки, тянут назад. Спешить, спешить – пока не зашуршал ветер в ветвях, пока не послышался высоко в небе конский топоток, пока не обдало спину жарким дыханием гончих, не послышались крики – ату-ату-ату…