Тина Тонич - Живая и Мертвая

– Милый, что ты делаешь? – спросила мама, бесшумно входя в комнату. Мы подскочили синхронно.

– Мам, не пугай так, до приступа доведешь же…

– Ладно-ладно, прости. Я хотела спросить… – начала мама, садясь на занятое мной кресло.

Меня как будто окатило ледяной водой, и все внутри моего бестелесного существа сжалось до размера горошины. Холод сначала заставил меня содрогнуться, а затем обжег так, что показалось, будто моя кожа просто горит. Я резко вскочила и отшатнулась от мамы, которая едва ли ощутила хоть что-то.

Я спешно ушла в свою старую комнату.

Месяц после этого я сидела там. Смотрела в окно, ходила кругами, прислушивалась. В центре был небольшой пятачок, застеленный ковром. Если бы у меня еще был бы хоть какой-то вес, по краю появилась бы тропинка из протертого до основания ворса.

Я покидала комнату, только когда брат уходил из дома. Любое прикосновение к родным могло меня обжечь, и я стала затворницей. Зато я случайно совершила открытие. Это случилось, когда я решила утром выйти прогуляться.

Я знала, что несколько лет назад тихий и спокойный сосед по лестничной клетке так же тихо и спокойно скончался. Знала, что его родственники продали квартиру и в нее въехали новые жильцы. И с некоторых пор слышала пение в ванной комнате, которое, казалось, слышала раньше.

Поэтому я никак не ожидала, что встречу соседа лицом к лицу возле лифта. Он безуспешно тыкал пальцем в кнопку вызова, но она никак не желала загораться.

– Послушайте, зачем вы…

Он меня даже не заметил.

– Но вы же умерли! Как…

Он развернулся и, ругая коммунальные службы, начал спускаться по лестнице. На половине пролета он насквозь прошел через парня, жившего двумя этажами выше, и тоже ничего не заметил.

Я ощутила знакомый холодок ужаса. Точно, это он раньше пел в ванной фальшивым голосом. Он действительно умер, просто так этого и не понял. Похоже, прикосновение к людям не вызывало у него этого мерзкого ощущения холода. Я невольно попятилась и остановилась у самой двери квартиры. Это было пугающе. В голове всплыли перерождения бесконечного колеса Сансары, только без самого перерождения: его существование рисковало стать вечным, оно было так же серо и буднично, но не имело конца.

А что будет, когда по какой-нибудь очередной программе реновации снесут этот дом? А если когда-то и сам город исчезнет, оставив лишь руины? Он так и будет бесчисленное количество раз вставать, спускаться по лестнице, ехать на работу, на которой его и при жизни-то, наверное, никто не видел?

И я однажды тоже свихнусь и закончу так же, решив, что имитацию жизни можно к ней приравнять?..

Я не помню, как вернулась в квартиру и зашла в свою комнату.

Может, и была доля правды в том, что я после себя ничего не оставила и спустя год, два или двадцать лет они обо мне даже не вспомнят, потому что вспоминать будет нечего. По сути, чем моя жизнь отличалась от жизни моего умершего соседа, которого я только что видела? Да ничем. Осознание было неизбежным, оставило в душе неприятный осадок и требовало хоть каких-то действий. И я, решившись на отчаянный шаг, направилась по коридору.

Кухня была освещена верхним светом, мама, уходившая на работу позже остальных, мыла чашки после завтрака.

– Мам, ты меня слышишь?

Она вздрогнула, выронила чашку и обернулась прямо ко мне. В пустой квартире звук удара раздался оглушающе громко, чашка сделала пол-оборота и застыла невредимой. Теперь тишину нарушало только тиканье настенных часов.

Мама смотрела на меня – и не видела.

– Мам?..

Еще с полминуты она вглядывалась в место перед собой, а затем, сделав глубокий вдох и выдох, еле сдерживая слезы, прошла в прихожую прямо через меня. Меня передернуло, но я с удивлением поняла: ощущение стало слабее, чем в первый раз – холод все еще обжигал, но его уже вполне можно было терпеть.

Я уселась на кухонный диванчик. Даже самой себе я не смогла бы объяснить, что бы я хотела ей рассказать, но что-нибудь важное. Что у меня была мечта, например, или что я думала что-то изменить в своей жизни, или просто что я была счастлива, хотя последние месяцы были тяжелыми. Если бы я смогла, я бы рассказала ей что угодно, даже самую невероятную ложь, лишь бы только не остаться белым пятном на карте жизни.

В попытках поговорить с домашними прошла зима. Пару раз они слышали меня, но не могли разобрать, что я говорю. А постепенно стали прислушиваться все реже и реже. Приходящим гостям на щекотливые вопросы о моей кончине рассказывали, что я была славная, тихая девочка, так же, как на похоронах. На этом моменте все горестно вздыхали, и беседа катилась дальше.

***

Перезимовала я без особых событий, хороших или плохих. К концу холодов родители несколько успокоились: когда в разговорах заходила речь обо мне, они выглядели печальными, а не убитыми горем. А в марте в нашем семействе наметилось прибавление: мой брат нашел себе девушку.

Я никогда ее не видела. Раньше все его подруги были из института или дворовых компаний, и я хотя бы примерно представляла, кто они. Эта возникла как из воздуха.

Она приходила почти каждый день, ужинала с моими родителями, помогала убирать со стола и мыла посуду. Их отношения развивались не то чтобы очень быстро, но было понятно: между братом и новой девушкой все серьезно. Сегодня она тоже пришла.

Быстро и ловко собрала посуду в стопку рядом с раковиной и уже потянулась за губкой, как мама сказала:

– Да ладно, я сама помою, иди. Я вас к чаю позову.

– Хорошо, – она кивнула, улыбнулась и отправилась в комнату к брату. Я пошла следом.

Тот сидел с выключенным светом и бездумно бряцал на гитаре. Его черный силуэт выделялся на фоне темнеющего апрельского неба.

– Твоя мама сегодня какая-то очень отрешенная, – заметила девушка, присаживаясь на кровать.

– Ну… Ничего удивительного. Скоро годовщина смерти сестры.

Это прозвучало неожиданно. Да, я помнила, что умерла весной, но не думала, что теперь каждую весну придется об этом вспоминать. Раньше это время года мне очень нравилось…

– Мне жаль. Наверное, вам тяжело пришлось… Ты мне ничего о ней толком не рассказывал. Какая она была?

– Обычная, – брат пожал плечами. – Мы не были особенно близки. Она была неплохая. Но и не хорошая. Она всегда знала, как надо, всегда старалась делать все правильно. Я никогда этого не понимал.

– В смысле?

– Ну… Она считала, что главное в жизни – быть хорошим человеком. Не доставлять другим проблем, учиться хорошо, работать. И в итоге… От нее ничего не осталось, понимаешь? Как будто ее никогда и не было.

Я почти задохнулась от изумления и нарастающего гнева. А брат продолжал:

– Да, осталась комната, в которую никто толком не заходит, вещи, файлы на компьютере. Но это все какие-то мелочи, мишура. Я могу вспомнить считанные разы, когда она злилась или реально говорила то, что думает, и все. Больше ничего, – он ненадолго задумался и продолжил: – Поэтому единственное, что я могу сделать для нее, для себя, для родителей – это не быть как она. Мне мало быть просто хорошим человеком. Я хочу быть кем-то большим. Хотя бы плохим музыкантом. Так что… После универа я не пойду работать, я буду заниматься музыкой. Ну или буду работать и заниматься музыкой.