Тина Тонич - Живая и Мертвая

– Вот как, – не выдержала я. Это была бессмысленная, неконтролируемая реакция. – Значит, меня как будто никогда не было, да?! Значит, плохо быть просто хорошим человеком?! А ты, засранец, ты меня даже не знал, как ты можешь так обо мне говорить! Я же мертвая, обо мне либо хорошо, либо… – Я захлебнулась слезами на последнем слове и уселась на корточки, пряча лицо в ладонях. – Ничего…

Брат продолжал что-то рассказывать, но я слушала уже в пол-уха. Постепенно они заговорили о его планах, как и что он будет делать. Потом в дверь деликатно постучала мама и позвала пить чай, и я снова осталась одна.

Поборовшись с собой пару минут, я вошла в кухню и еще раз посмотрела на свою семью. Они выглядели счастливыми. Мое тело было закопано в землю, а они радовались чаю с печеньем. Мама улыбнулась, и я поняла, что не смогу на них злиться. Они не могли бы горевать обо мне вечно, они должны были это как-то пережить. Вопрос в том, как теперь мне пережить собственную смерть?

– Мам, я пошла, – сказала я, поворачиваясь лицом к коридору. Впервые за все это время мама меня не услышала, и я поняла, что она больше не услышит меня никогда.

Моя комната встретила меня привычной темнотой. Книги стояли по местам, кровать была застелена. Весенний ветер трепал за окном кроны деревьев. Я понадеялась, что мои родные будут счастливы.

И вышла прямо через окно.

***

У меня не было какого-то плана. Я все еще злилась на брата и на себя. На него – потому что был безжалостно прав, на себя – потому что он оказался прав по моей оплошности.

Надо же было променять все возможности жизни на правильность, которая меня даже не спасла…

Но винить кого-либо было уже бесполезно.

Было рано, но поезда уже ходили, и я, сосредоточившись, зашла в вагон.

Поезд тронулся. Я в прострации наблюдала, как состав набирает скорость и смазанный вид платформы сменяется темнотой.

Призрачный желудок сжался. Чувство голода, будто отзываясь на мою обиду, усилилось, и стало почти больно. Желание есть преследовало меня как персональное проклятие, хотя должно было уже пойти на убыль.

Кулаки непроизвольно сжались, и я медленно выдохнула. Надо успокоиться. Ничего страшнее, чем то, что уже случилось, не произошло, я все уже знаю. Я им больше не нужна, и они мне тоже больше не помогут, надо найти что-то свое.

В музее было людно. Не сразу разобравшись, что к чему, я шарахнулась от приближавшейся пары.

– Добрый день, – мужчина вежливо придержал шляпу, женщина, улыбнувшись, кивнула, и я поняла, что оказалась среди призраков.

– Добрый.

Я затравленно оглянулась. Искусство не слишком меня интересовало, и сейчас я приехала в музей спонтанно.

Призраки бродили среди старинных слепков, копий и оригиналов, и рассуждали об истории, искусстве и культуре.

Кто-то даже читал лекцию, указывая на представленные произведения. Каждый зал был полон посетителей.

Проходя мимо копий, я заметила парочку, которая самозабвенно корчила рожи безмолвствующим статуям.

Не раздумывая, я начала наворачивать круги по музею, надеясь, что меня в конце концов озарит какое-нибудь светлое чувство, достаточно сильное, чтобы перестать хотеть есть. Через пару часов наугад остановилась перед картиной и краем глаза заметила движение. Повернув голову, я увидела, как мужик предпенсионного возраста, устав играть в гляделки с живописным полотном, вдруг с безнадежным выражением лица махнул рукой и ушел.

Я внимательно посмотрела на холст. На нем был изображен Святой Георгий, побеждающий змея (это подсказала табличка сбоку, хотя я бы, наверное, и сама догадалась). Георгий до жути напоминал круглолицую девушку, а дракон протестовал против такого жестокого обращения с животными, высунув язык. Мне сразу вспомнился печально известный памятник, где дракону отпилили голову копьем. У обоих гадов вид был довольно несуразный. Сколько я ни старалась, с обеими работами ассоциировались только протесты зоозащитников в сети – ни восхищения мастерством автора, ни глубины смысла я не ощутила.

Наверное, это не мое – не моя эпоха и не мой сюжет. В результате я сдалась и показала змею язык в ответ.

– Какое невежество, – прошипели у меня за спиной, и две почтенные старушки надменно проплыли мимо. Я сконфузилась и поспешила убраться.

***

Вторая поездка за день стала большим развлечением, чем первая. Я поняла, что в зоопарк уже не поеду.

Призраки катались на общественном транспорте так же часто, как и живые. Некоторые следовали за друзьями или родственниками, сопровождая их на учебу или работу, другие убивали время.

Двери вагона открылись, и вошедший грузный мужчина уселся на свободное место, разворачивая газету.

– Смотри, какой жирдяй! – загоготал парнишка лет пятнадцати, безуспешно толкая под ребра своего приятеля. – Эй, жиртрест! – протянул он противным голосом, для вида пиная пассажира по колену. – Эй-эй, жиртре-ест! – растянул руками рот и высунул язык.

Приятель захохотал. Первый мальчишка с гордостью приподнял бровь, а потом, не удовлетворившись результатом, скорчил лицо еще страшнее и просунул его прямо через газету, оказавшись нос к носу с мужчиной. Тот безразлично перевернул страницу.

– Да скучный он че-то. Вот лучше, смотри! Бомба!

– Две! – подхватил товарищ.

Я могла только посочувствовать девушке, на которую переключились мертвые подростки, и надеяться, что доеду быстро.

***

Пришлось признать, что с высоким искусством у меня не задалось. В музей еще раз приходить было стыдно, поэтому я, припомнив рассказы Дениса, отправилась в оперу.

И вот теперь я сидела в ложе и на удивление быстро осознавала, что могу ощущать не только желание есть, но и желание спать.

Опера оказалась целым миром. Целым миром невнятных вокальных партий, пафосной музыки и трагичных смертей. Даже если пели по-русски, разобрать слова было невозможно, а весь сюжет без труда умещался на развороте либретто.

Да, пели они волшебно, только вот о чем, я так и не поняла.

Здесь я сдалась еще быстрее, чем в музее, и, не дожидаясь конца, ушла с представления.

***

В итоге после всех приключений я оказалась в баре. Было шумно, людно, и никому ни до кого не было дела. Идеально.

– Эй, бармен, налей! – заорал мужик у стойки. Бармен продолжал вытирать пролитое пиво. Призрак, выйдя из себя, попытался вырвать у него из рук тряпку, но не тут-то было.

– Василич, не бузи, – раздалось из коридора, ведущего к хозяйственным помещениям за спиной. Бородатый мужчина тяжелой поступью вышел из темноты и по-свойски прошел за стойку. – Сушняк опять?

– Да, паскуда, никак не проходит. Налей, а?

– А платить чем будешь?

– Так я это… на работу устроюсь, верну.

– Ну, смотри, – не особо заботясь о честности пьяницы, ответил бармен.