Елена Шевченко - ГрошЕвые родственники

– Да, – ответил я заученными словами. – Я очень люблю свою жену и никогда не оставлю ее.

Она посмотрела на меня как-то хитро, тут же отвела глаза, позвала официанта, заказала суп мисо и роллы. Я тоже стал читать меню, чтобы избежать ее пристального взгляда.

– По рождению я Первухина, я лишь жена и вдова Гроше. Наш род Первухиных когда-то гремел по всей Волге, потом, после революции, дед работал скромным бухгалтером в Астраханском пароходстве. Меня отправили учиться в кораблестроительный, а я сбежала в университет, и даже была зачислена на исторический, – она опять достала сигарету. Она гордилась теми победами, которые давно уже не значили ничего. Она это тоже поняла и перешла к другому повествованию. – Когда я увидела на набережной Шмидта Его, судьба моя была решена окончательно и бесповоротно. Этот высокий летчик в кителе и прекрасно сидящих на его изумительной заднице галифе, вызывал взгляды всех. Я сразу поняла, что он станет моим мужем. Он еще об этом не знал, и тут я сломала каблук. Военный летчик с двумя орденами Красного Знамени, само собой, пришел мне на помощь. Я не смущаю вас своими женскими штучками? – хрипло засмеялась она.

– О нет, я не уводила его из семьи. Он, на удивление, оказался не женат. Когда-то он приехал с Урала учиться в ФЗУ, занимался в ОСОАВИАХИМе, потому в 41-м отправился на фронт, в чине лейтенанта, ему неожиданно присвоили этот чин, так и не успел жениться. Он сбил 6 самолетов, сам был сбит, дотянул до нашей линии фронта, а дальше… – она опять достала папиросу. Я рассчитался, и мы ушли на улицу, пошли к зоопарку, там был сквер, а у меня фляжка с коньяком.

Мы отлично расположились на скамейке, даже проходящие мимо менты не подошли к нам, все было вполне прилично, гранд-дама беседует с интеллигентным мужчиной средних лет. И никто не заметил, как мы прикладываемся к фляжке.

Ее история была незамысловата. Она, конечно же, вышла замуж за майора Гроше, что был на двадцать лет ее старше. Хотя у нее была соперница, и это знание она хотела мне передать, уходя в госпиталь или навсегда. Та стерва, именно так она обозначила несостоявшуюся соперницу, мечтала только о красивой фамилии, ей было плевать на Колю, так звали Николая Владимировича Гроше. Груша отчаянно боролась за сердце летчика и завоевала его. Когда Колю уволили по хрущевской реформе армии, он оказался на улице, не умея ничего, кроме как летать. Совсем потерялся, майор в отставке оказался нужным только ей, Груше. Он заочно закончил Техноложку, вырос до большого начальника ленинградского автотранспорта, но так и не забыл унижения с отставкой. В конце восьмидесятых тихо умер на даче в Стрельне, лишь вздохнул и все. Тогда она поклялась сохранить его славное имя. Как-то она оказалась в Венгрии на конференции и увидела на гербе дворца ту же ворону, что и на фамильной печати Гроше, привезла фотографии. Стала копать, благо есть привычка к работе в архивах.

– Викентий, герб Корвинов один в один с нашей печатью. Может, мы, простите, вы, оттуда родом. Я была в Польше, там тоже обнаружились следы рода, у меня большой архив, который я передала дворянскому собранию. Я не знала, что появитесь вы. Я просто хотела сохранить. Я вдова, это мой долг. Поверьте, легко быть женой, у нее только радости, трудно быть вдовой, у нее только долги.

– Все сохраню, – я совершенно ошалел от всей этой безумной информации. Но печать в руке подтверждала, что я не во сне и не в бреду. А она продолжала свою повесть, которую записать мог только я.

Та, плохая, по ее словам женщина, тут же вышла замуж за троюродного внучатого племянника ее мужа – Виктора, модного художника, стала Гроше по закону. Однако в семье произошла трагедия, она родила больного ребенка и сбежала, оставив девочку на отца. Я уже знал об этом, знал, о ком идет речь, только я не слышал об этой родственнице не по крови. Женщина оказалась стойкой, пошла по комсомольской линии, потом по партийной, потом в облсовет, потом вышла замуж еще за кого-то и вновь родила, детям от нового брака дала красивую фамилию Гроше. Недавно она, та самая негодяйка, была у Груши, так позволила себя называть Агриппина Гроше, пыталась получить у нее родовые документы.

– Я, старая дура, – вновь закурила она, – отдала ей планы семейных захоронений в Лавре и какие были документы, – она схватила меня за руку, почти царапала ногтями. – Викентий, я прошу – не дайте ей продать могилы. Я знаю, зачем ей эта недвижимость. Я прошу вас, дайте слово, что вы с этим справитесь. Я вижу, что справитесь, отдаю вам печать, спасите наш род, ваш род, – вновь поправилась она.

Я церемонно поцеловал ей руку, обещая сегодня же отправиться в Лавру, чтобы увидеть могилы предков. Я проводил ее до дома и был потрясен, что она живет в убогой рассыпающейся хрущевке на втором этаже обосанного подъезда. Я даже не спросил, почему она здесь живет, я просто изумленно посмотрел на нее.

– Вы хотите спросить, почему мой муж, занимая такой пост, оставил мне эту развалюху?

Я не хотел ее оскорбить, обидеть, я просто не понимал. Она ответила:

– Нет, нет, я не меняла квартир после его ухода. Это наш дом. Просто Николай Владимирович был честный человек, дворянин и коммунист, то есть безупречный и неподкупный человек, как Иосиф.

– Сталин? – я был уже нетрезв.

– Ну что вы, голубчик, – потрепала она меня по руке. – Наш Иосиф Викентьевич Гроше. Он кристально честный человек. Подумайте, с 46-го года он был единственным бухгалтером по построению Исаакия, его граф Воронцов из своего имения в Пскове вывез, зная его рвение и честность, даже в своем доме на Большой Морской поселил с семьей. А как только Иосиф смог, то снял квартиру в Глухом переулке, это весьма более чем скромно, это совсем аскетично.

– Он строил собор? – я не знал, почему у меня уже кружится голова, но чтобы прекратить это, отхлебнул из фляжки.

– О! Это отдельная история. Он даже был награжден за рвение и честную службу, кажется, Анной второй степени и каким-то скромным Владимиром. Если вас смущает подъезд, мы можем поговорить во дворе. Извините, в дом не приглашаю, у меня не убрано, – мы присели на раздолбанную лавочку у подъезда. – Иосиф выяснил многое про хищения, прежнего главу общины уволили без права занимать должности.

– А его дом здесь где?

– Его? Ну что вы! Разве честно можно заработать на дом в Петербурге? Он вернулся в свой Гдов Псковской губернии, с десятью детьми на руках. Пенсия статского советника позволяла кое-как существовать, вторая жена, принявшая сирот, оказалась женщиной доброй и хозяйственной. Это Руадзе построил два огромных дома на Большой Морской и на Невском.

– Руадзе? – я рылся в памяти, но не мог вспомнить, кем он нам приходится.

– Да, да… Руадзе. Он занимался финансами построения собора до Иосифа Викентьевича, пока государь не увидел его шикарный дом, записанный на жену, само собой. Этот Руадзе был чистый шельмец, тот еще прохвост, – сказала так, будто знала его лично. Я огляделся вокруг – мимо нас прошествовал господин в сюртуке и бакенбардах, как из книжки. Я в ужасе взглянул на нее, кажется, она поняла мое смятение, похлопала меня по руке.