Яна Миа - Мы вернемся

Ветер устало потер переносицу и поставил на пол чашку с давно остывшим чаем. Элис понимала, что он не желал показывать, как дрожат его руки. С одной стороны, ей хотелось прекратить эту муку, ведь именно она виновата в том, что сидящий рядом с ней парень горит в собственном аду, вспоминая прошлое. Но, казалось, стоит прервать его – и эти невысказанные воспоминания взорвут его голову и разорвут на части душу. Если там еще осталось что рвать.

– Они нашли Искру. Я видел, как ее – маленькую и плачущую – вынесли из пещеры и понесли на Сбор. Туда же притащили мою сестру и Пламенного. Меня, конечно, тоже, но я не осознавал, что происходит. Я не мог оторвать взгляд от Искры и Сияющей. Я знал, что нас всех ждет. И не мог, не мог допустить их смерти! Это было очень несправедливо, чудовищно и… правильно. Это было по Закону, Высшему Закону, который был создан задолго до моего рождения. Кто я такой, чтобы идти против? Но безумная любовь к этим двум самым дорогим людям в моей жизни перекрывала все, даже силу Закона.

Ветер замолчал, и Элис старалась даже дышать тише, чтобы не разрушить это хрупкое забвение, ведь дальше, как она понимала, будет самая страшная часть истории.

После тяжелого вздоха Ветер продолжил:

– Я вырвался из рук стражей. Бросился к этой толпе, умоляя не убивать Искру. Я все говорил, и говорил, и говорил… Но мои доводы, что она имеет такое же право на жизнь, как и все остальные, разбивались о традиции и устои нашего народа. Тогда я стал кричать, угрожать, закрывая собой маленький орущий комочек. А Искра… ее маленькие крылья внезапно раскрылись и подняли ее над Землей. Этот рефлекс был в крови Поднебесных, но ведь она была таковой лишь наполовину. Да, она была еще малышкой и не понимала, что происходит, но чувствовала всеобщую озлобленность и мою тревогу. И другие – Огнерские – рефлексы тоже проснулись в ней. От искр, бегущих по коже, ее крылья загорелись…

Элис видела, как плакал ее отец. Как плакал Маркус, когда узнал о ее болезни. Но немые слезы Ветра, которые так и не коснулись кожи, но слышались в каждом слове, виднелись в резких движениях кадыка, ощущались в неровном дыхании – эти самые невыплаканные слезы разбивали на части ее сердце. Это было действительно страшно. Таким бывает не легкий летний ветерок, так ураган срывает шаль со стоящей на краю пропасти надежды.

– То, что случилось с Искрой, было куда красноречивее моих слов. Толпа бесновалась и ждала расправы. А нам… Нам было уже все равно – мы получили свое самое большое наказание. Я взял всю вину на себя, потому что не хотел больше страданий сестры, потому что не вынес бы ее мучений, потому что мне было уже все равно, что сделают со мной. Вот только Сбору было не все равно, как оказалось. Они решили преподнести урок всем остальным. Глава Поднебесных собственноручно поднял меня очень высоко и… отрубил мои крылья.

Элис задохнулась на этих словах. Ветер помотал головой, мол «не пугайся, все прошло», но дальше голос его звучал совсем надломленно.

– Я не чувствовал боли, страха, обиды… Я был в ужасе от того, что больше не смогу летать. Как жить дальше, если у меня нет крыльев? Если Небо теперь – далекое и недоступное? Если единственное, что я умею и хочу, теперь навсегда осталось в прошлом? Я знал, что внизу меня подхватят, смоют кровь, залечат раны, но… Я не хотел жить без полета. Мое сердце остановилось еще до того, как я достиг Земли. А потом я проснулся здесь – тоже без крыльев, как видишь.

– Ты жалеешь?

– О чем? О том, что спасал Искру? Нет. О том, что взял вину на себя? Тем более.

– Я о том, что ты… оказался здесь. Ведь ты мог остаться в своем мире.

– Не мог, Элис. Там нет места бескрылому Поднебесному.

– А здесь есть? – Не хотелось, чтобы фраза звучала грубо, но по-другому сформулировать ее не вышло. Правда не всегда ведь звучит приятно.

– Здесь всем есть место. – Ветер легко поднялся на ноги и поставил на стол недопитую чашку чая. – Нужно только найти его. И принять. Доброй ночи, Элис.

Бесшумно он покинул кухню, оставив недоумевающую девушку одну. Голова разрывалась от мыслей. От последних слов Ветра, которые звучали не иначе, как вызов. От его страшной истории. А еще от понимания того, что у каждого здесь есть маленький личный ад. Что в принципе у каждого человека есть такие истории, от которых бросает в дрожь, наворачиваются слезы или сжимаются кулаки. Вот только мы так зацикливаемся на себе, что кажется – твое горе самое страшное во всем мире. И если утром в разговоре с Эваном ей удалось заткнуть свой внутренний голос, то сейчас он разгулялся, заставляя Элис чувствовать себя виноватой.

А еще очень-очень одинокой. Потому что горе у каждого – свое. И кошмары свои. И встречаться с ними ей тоже придется один на один.

Элис поднялась на ноги и направилась в свою комнату, отчетливо осознавая, что ей ничего не остается, кроме как отдаться на волю памяти. Так же как это сделали все остальные. Потому что, хоть они и герои разных историй, новая реальность у них на всех одна и ее правила никого не обходят стороной.

Заворачиваясь в одеяло, Элис мысленно пожелала себе доброй ночи. И тут же исправилась:

– Скорейшего утра мне.

Утро никак нельзя было назвать добрым. Ни то, самое первое, которое Элис провела в своей новой постели, ни все последующие. Оно становилось небольшим облегчением, дозой обезболивающего, крохотной надеждой. Но ночи были такими тяжелыми, а сны – реалистичными, что к утру сил не оставалось. Ни моральных, ни физических. Словно всю энергию высасывали воспоминания, которые хороводили во снах, изощренно переплетаясь с иллюзиями и страхами. Поэтому каждое утро было разбитым, скомканным, тяжелым, безэмоциональным, но никак не добрым.

Неделю Элис играла роль овоща. Она с трудом поднималась с постели, плакала в душе, спускалась к завтраку, стараясь не замечать сочувствующих взглядов и раздраженных хмыканий. А потом сбегала. Сбегала на пляж – смотреть на океан и думать. Вспоминать, задаваться бессмысленными вопросами и скучать. А еще мечтать, чтобы это все оказалось сном. Маленькая частичка Элис так и не поверила во всю историю с персонажами и смертью. Может ведь все оказаться просто ее воображением, эффектом лекарств или поехавшей на фоне болезни крышей…

Но даже если это и было сном, то он никак не хотел заканчиваться, а значит, Элис стоило принять свою персонажность и жить. Вот только это не так уж и просто. Не сложно, конечно, чего тут сложного: просыпайся, делай что-нибудь, чувствуй, принимай решения… Вот только что делать? Какие решения принимать? За что браться в этом чертовом мире сплошных мертвецов? Элис раздражала саму себя апатией, затыканием внутреннего голоса, который после разговора с Ветром затыкаться никак не хотел, и глупой растерянностью. Поэтому в очередное безобразное утро она неожиданно выдала: