Александра Васильева - Глазами маски

Не будучи созерцателем, Заретта не могла подолгу переносить статичную красоту. Ей просто необходимо было все разрушить и потом рыдать над сделанным, восстанавливая по уцелевшим частицам. Эти мокрые краски, яркие, больные, казались для нее слишком красивыми, хотя бы еще для одного мгновения жизни. Бросаясь пригоршнями брызг, Заретта разбила сказочную картину, не откликавшуюся прежде на ее внимание, на ее восторженные глаза и нежные прикосновения. И вот – краски смешаны, волны сглажены, все спокойно, прозрачная, чуть голубоватая вода, чистый водоем.

Заретта проснулась, по комнате носился холодный ветер, шумно дрожали шторы.

* * *

Азраил смотрел в небо и не мог пошевелиться. Небо было необычным, ослепляя яркостью, оно создавало над ним лазуритовый купол. Тело и голос не подчинялись. Сквозь эту сумятицу чувств и красок на мгновение проступило лицо Заретты. Азраил знал, что обязан спасти ее, что, если он не попытается, все будет кончено раз и навсегда.

– Заретта! – произнес он… и проснулся. Глаза резало: сказывалась бессонная ночь.

Со сцены доносилось монотонное жужжание.

– Азраил, ты что там, уснул? – Спросил Квентин, нервно ломая пальцы.

Хэпи пожал плечами:

– Ну, если Азраил уснул…

– Да все в порядке, просто я не привык быть в зрителях, – быстро сообразил Азраил.

– Ну да, затерялся среди кресел и дремлет, – буркнул Гордас.

– Азри, нам завтра выступать, – Голубые глаза рассыпались на мелкие искры. Так всегда было, когда Квентин всерьез расстраивался.

Сола стояла молча, потупившись, перебирая в руках листы со стихами. И только Верти никак не реагировал, бормоча про себя что-то совсем не относящееся к роли.

– Приветствую всех! – В зал вошел Руфус.

– Руфус! – обрадовался Азраил.

– Ты просил сегодня заехать, я – здесь. – Руфус на ходу снимал с себя длинное пальто и разматывал цветной шарф.

– У нас перерыв только через полчаса, – строго проговорила Сола, не поднимая глаз на вошедшего.

– Сола, отпусти меня, я знаю свою роль, я не подведу, – вдруг попросил Азраил.

Сола от удивления даже пошатнулась.

– Друзья мои! – на той же радостной и от того безумной ноте обратился Азраил ко всем. – Вы – лучшие, вы прекрасно играете, и завтра все пройдет без помех.

Погруженная в удивление, сцена не отвечала. Воспользовавшись этим, Азраил, подхватив под руку Руфуса, быстро вышел с ним из зала.

– Ты, брат, меня не пугай. Ты сегодня утром был мрачнее смерти, а сейчас… – Руфус остановился. – Ты как… как себя…

– Да что ты, за психа меня держишь? – рассмеялся Азраил звонко, легко.

Пальто сползло с плеча Руфуса. На мгновение тишина запорхала в воздухе.

– Я не псих, – тем же восторженным голосом произнес Азраил и, помолчав, добавил: – Ну, по крайней мере – пока.

Руфус не знал, верить ли словам Азраила, или это действительно были первые признаки помешательства.

– Мне сон снился… – начал Азраил, но вдруг осекся. – Я так и не спас ее, – добавил он помертвевшим голосом.

Резкая перемена настроения Азраила испугала Руфуса больше, чем недавние восторженные речи:

– Не спас кого?

Азраил молчал. Руфус заглянул ему в лицо. Глаза были закрыты, тонкие брови напряженно дрожали.

– Я не смог, Руфус…

Руфус похлопал Азраила по плечу, и они, молча, не говоря друг другу больше ни слова, вышли из театра.

* * *

Спокойная дремота летала над веками, смешиваясь с ровным дыханием, мысли приходили в затуманенный порядок, хотя одна из них, упрямо окопавшись в сознании, заезженной пластинкой все твердила свое:

«Ушел, он ушел, ушел».

– Барри! – позвал громкий голос.

Барри недовольно зашуршал на ворохе соломы.

– Ты здесь, Барри?

Недовольное шуршание повторилось.

– Да кто ж он был, по-твоему? – спросил другой, хриплый голос, принадлежащий седому старику. Он вошел в просторное помещение конюшни, ведя двух лошадей под уздцы.

– Никто о том не знал, – ответил ему обладатель громкого

голоса, худой и очень высокий мужчина. – Барри! – крикнул он опять в темноту.

Полулежа на ворохе соломы, Барри устало щурился на вошедших, которые никак не могли оторваться от рассуждений. Барри прислушался.

– Поговаривают, будто дьявол сам, – прибавил худой испуганным, но таким же громким шепотом. Казалось, его раздражение распространялась только на темноту, в которую он время от времени бросал чье-то имя и разные ругательства, приправленные деревенскими словечками. Вот и теперь, высказав свое предположение касательно предмета беседы, он опять крикнул:

– Барри, чтоб тебя! Где ты?

Барри поднялся, с любопытством уставившись на говорящих:

– Я здесь.

– Да как-то несолидно было для такой персоны из нашего колодца вылезать, – заметил старик.

– Зато каков? Костюм новехонький, волосы огненные и диковинный цветок в петличке, а глаза, глаза… – возразил его спутник.

– А знаете, что говорят? – тихо произнес Барри, решив вмешаться в беседу. – На том костюме, в котором вылез он из нашего колодца, ярлык магазинный был. А еще в руках у него видели книгу.

Голый по пояс, в завернутых жокейских штанах, Барри вышел на свет, отбрасываемый лампами, что держали в руках двое спутников.

Хорошо сложенный, с развитой мускулатурой, Барри выглядел старше своего возраста. Его глаза, вокруг которых лежали густые тени въевшихся в кожу синяков, что бывают от усталости и бессонных ночей, очень выделялись на лице, словно подведенные тушью. Неровно подстриженные тонкие волосы были спутаны, наподобие той соломы, с которой он только что поднялся. Светлые, с грязным оттенком, они придавали ему нелепый вид.

– Он просто вор, – грубо плюнул старик и закашлялся. – А ты, сынок, лошадей по местам развел бы и не мешался б в споры: молод, глуп, – обратился он к Барри. – Ишь, чем голову забил, и так пустая…

– Просто вор? – в голосе Барри почувствовалась досада. – Как ты мне, дедушка, разъяснишь: он из колодца-то сухим вылез, и книга при нем сухая была, я видел сам… – Барри закатил подведенные глаза. – Как ни посмотри – дьявол.

– Возьми лошадей, Барри, – грубо ответил тот. – …Сухой, говоришь, был?

– Вы бы, батя, Барри не ругали, он…

– Он – дурак, – опять закашлявшись, перебил зятя старик. – Так вот, Барри. Кто в дом его привел, не ты ли? Сестру свою до помешательства чуть не довел.

– Да, да, – проговорил Барри поспешно. Могло показаться, что он просто не заметил неприглядных слов, сказанных в его адрес, но Барри не пропускал обид, напротив, внимательно вслушивался в них, стараясь запомнить в мельчайших подробностях. Он знал, что это делало его сильнее, лишая излишней чувствительности и ранимости, которым он был подвержен еще в недавнем детстве. Молча взяв лошадей под уздцы, Барри пошел с ними прочь.