Джанні Цюрупа - Miséricorde

Мария отдыхает в Египте.

Мария захлопывает окно,

Запирает номер, всходит на лайнер

Идущий в Иерусалим.

Марии едва восемнадцать,

Мужики слетаются мухами на говно.

Мария никому не отказывается.

Хочет? Да хрен бы с ним.

Она ничего не чувствует,

Изображает страсть.

Ей нравится обстановка —

Роскошь, сладости, алкоголь.

Мария играет развратницу,

Мария любит играть.

Лайнер плывет, волны плещутся за кормой.

С небес на Марию смотрит тезка,

Молится, хочет ее спасти.

Обнять, защитить от жадных взглядов

И потных лап.

Дать той любви, которую ищет Мария —

В разврате и похоти.

Дать дар покаяния, дар молитвы

И жизни дар.

Малыш, замечают соседки, совсем не похож на мать.

У него что-то не то с зубами, и вообще, как бы это сказать,

Как бы сформулировать, чтоб не обидеть нечаянно…

Но.

Вы его видели?

Ах, бедная его мама, ну, иногда такое случается.

Никто, оправдывают ее, в этом не виноват.

Вы посмотрите вокруг – пришли последние времена.

Небо затянуто пеплом, холодно, постоянно трясет.

Странный малыш, конечно, пух еще этот, глаза круглые,

Нос костяной. Ну, пусть растет.

Мама-ящер ложится рядом, дышит на малыша.

Эй, маленький, ты не похож на меня и отца.

Ты появился на границе между жизнью и забытьем.

Все рушится, маленький, а мы размножаемся, дети растут.

Мы скоро вымрем, ничего не останется после нас.

Малыш жмется к ней. На маму смотрит немигающий желтый глаз.

Крылья малыша крепнут, кровь не остывает ночами.

И холодное небо зовет:

Прыгай в меня, прыгай, птица.

Давай полетаем.

Как всегда в апреле, все взорвалось зеленым.

Непрозрачными стали в сквере круглые клены.

Осыпалась снегом буйная алыча.

Старуха Маркова ждет врача.

Но длинные выходные – не едет Скорая.

У Марковой сердце бьется скоро так.

Она сосет валидол и ждет молодого брюнета —

Как покойный дед. Но врача почему-то нету.

И сирены не слыхать за окном.

Легкий тюль вздымается ветерком,

Задевая листья герани и уши кота Василия.

Танцует пыль на клинке света. Встать, закрыть бы окно —

Но Маркова не осиливает.

Как кота, который останется неизвестно с кем.

Маркова ждет врача, он не едет совсем.

Прошло много времени, часы в другой комнате.

Старуха Маркова ждет Скорую, ничего не происходит,

Только сердце все сильнее считает секунды.

Зачем поругалась с дочерью, зачем отвадила внучку?

На что мне эта квартира, помирай теперь в одиночку.

А если Скорая не приедет, а если не придет доктор?

Что ждет меня там? Неужто Петр и Царства ворота?»

Слезы, переполнив Маркову, бегут из глаз по морщинам.

Глянь! Над старухой склонился молодой и красивый мужчина.

Брюнет, как покойный Вася, с глазами зелеными, как у кота.

Он в белом… наверно, халате, он спокоен, и где-то там

Далеко, у истоков солнечного луча

Бьют колокола.

Маркова, ты дождалась врача.

Я не танцую – со школы даже не пробую.

На танцполе выгляжу дура дурою.

Из тех, что с грацией робота топчутся у стены.

Я не танцую в реальности – но есть же сны.

Если завтра закончится этот мир или эта жизнь,

Если по краю пропасти мы скользим,

Если аккорды последние звучат с небес —

Почему бы не станцевать? Перед кем робеть?

Сны про последний шаг, про последний взгляд.

Сны, в которых ты выбираешь – остаться или сбежать.

Сны, в которых репетируешь свой переход.

Уходить отсюда, дрожа, или вальсировать – смерть ведет?

Тяжелая длань на талии, в руке рука.

Я боюсь только страха, боюсь потерять Тебя,

Боюсь оступиться перед самой последней чертой.

Станцуем, Господи? Пожалуйста, будь со мной.

Твой организм работает как часы.

– тик —

Ты ближе до смерти, чем минуту назад,

– так —

Ты не знаешь, придет она тихо как тать в ночи

Или с воплем «А сиги есть?!» выскочит из-за угла.

Можешь бухать и прожить девяносто лет.

Можешь сесть не в тот самолет и не в тот вагон.

Просто есть вещи, что не нам выбирать:

Дата рождения, продолжительность жизни, рост или пол.

Ты не о том думаешь, принимая таблеток горсть,

Пытаясь продлить эти земные дни

Питанием правильным, спортом, а где-нибудь,

Скорее, нигде, время делает

– тик —

И теплой осени надрывная красота,

И строки в книгах, которые не забыть —

Лишь тонкая ниточка, на которой висит душа.

Очень тонкая, и не в твоих руках нить.

И не важно, готов ли ты взглянуть Судие в глаза

Или хочешь мгновение остановить.

Механизм работает, и время делает

– так —

И ровно за этим и начинается жизнь.

Каждое утро бумажное солнце выползает на тюлевый небосвод.

Из Нижненорска выходит поезд, в столицу, в Зверьгород, поезд идет.

Блестят вагоны, сверкают реки, холмы округлы, леса густы.

Чух-чух, биу-биу! В вагонах лисята, в вагонах – волчата пушат хвосты.

Топтыгин Миша проверил билеты, Пес проводник предлагает чай.

Хохочут зверята, играют в карты, соседок лапают невзначай.

За окнами – фермы.

Из сайдинга стены.

Из сетки с колючкой высокий забор.

И свинка Пеппа с малюткой Джорджем встречают поезд, потупив взор.

Лисенок точит булочку с мясом, Баран на ферме точит рога.

Нет, я не сдамся, нет, я не сдамся, я, травоядный, не дамся врагам.

Я заберу их с собой в Зверьгаллу, где распивают пьянящий мед

Бык-громовержец, Козел-насмешник и одноглазый Кот-стихоплет.

«Домик для поросят должен быть крепостью!» —

Написано над воротами фермы,

куда привезли маму Свинку и папу Свина.

Они молоды, держатся друг за друга в кузове грузовика,

Первенец распирает мамы Свинки бока.

– Мне говорили, милая, сюда не пролезут волки.

Посмотри на этот забор из колючей проволоки, посмотри только!

Мы будем в безопасности: ты, я, поросята наши.

Дом наш будет крепостью, дом – полная чаша!

Мама Свинка устала от долгой дороги,

У нее тонус, у нее отекают и болят ноги.

Мама Свинка любуется безопасным простором:

Холмы, перелески, домики, все надежное и простое,

Охрана на вышках по периметру. Доберманов свора.

За усадьбой фермера дымят трубы.

Но что нам те трубы.

Лишь бы волки оставили нас в покое.