Марина Яковлева - Пары

Вот уже которую ночь Шарль мучился от невыносимой боли. Днем она слегка отступала, вытесняемая работой. Нет, не проходила, просто времени задумываться о постоянно ноющей челюсти решительно не было. В минуты же покоя боль накатывала, словно волна, разливаясь, казалось бы, по всему телу. Когда же поздними вечерами, в темноте, голова воссоединялась с подушкой, а тело принимало горизонтальное положение, кровь приливала к больным зубам, и Шарль тонул, тонул, тонул в красной пелене агонии.

Настои из трав уже давно не помогали. Сон стал тревожным, порождая кошмары. Шарлю снились то пляшущие в голове черти, то рот, разрываемый на части несущимися галопом лошадьми, то мясник, отрезающий ему язык, а то и вовсе гильотина. Так продолжалось почти месяц.

Теперь уже любая пища вызывала острые приступы, словно во рту и голове взрывались салюты и фейерверки. В конце концов, Шарлю пришлось перейти исключительно на бульоны, поглощаемые через соломинку. И ему меньше боли, и младшим братьям – сестрам с матушкой больше мяса и овощей достанется. Старый проверенный дедовский метод – одно движение кузнечными щипцами, и ты здоров – был бесполезен. Определить, который из семи зубов правой половины верхней челюсти повинен в бесконечных терзаниях хозяина, Шарль не мог. А перспектива остаться без всех семи в свои девятнадцать лет молодого человека не прельщала.

Стылая осень, а затем и ранние зимние морозы лишь усугубили дело. Шарль пробовал спать сидя, а затем и вовсе потерял надежду на покой. Разум его стал туманиться, реакции притупились, образовалась общая слабость в теле, что не лучшим образом сказывалось на работе. И без того скудный заработок стал еще меньше, отчего уже вся семья перешла на постные бульоны и пресный хлеб. Кошмары из сна превращались в кошмары наяву.

Будь у семьи Шарля деньги, он бы смог навестить доктора Виардо, имеющего зубоврачебный кабинет через два квартала, и славящегося своим мастерством на весь Париж. Однако же бессмысленная гибель старшего брата на полях далекой Московии лишила семью единственного кормильца и поставила ее на грань выживания. Восстановившийся в своих правах монарх отменил пенсии вдов и сирот по утрате кормильца, пусть жалкие, но все деньги. Шарль бросил учебу в университете. Хилый от рождения, юрист-недоучка вряд ли мог рассчитывать на приличную работу и достойный заработок. Да и бывшая приверженность покойных отца и брата Наполеону сейчас отнюдь не играла Шарлю на руку. Единственным шансом на спасение стал владелец кузнечной мастерской на окраине, в коем еще с юных лет теплились нежные чувства к матери Шарля, мадам Жоли. Так бывший блистательный студент, подававший надежды, превратился в мальчика на побегушках. Однако Шарль не жаловался, благодаря судьбу хотя бы за этот кусок хлеба.

Боль не отступала ни на минуту. Мучения стали столь невыносимы, что в один злосчастный день побороли совесть и загнали в угол сознания все приличные манеры и страх, заставив несчастного Шарля украсть кошель с деньгами. «Вот вылечу зубы и отработаю, все до последнего су отработаю» – думалось тогда Шарлю.

Кабинет доктора Виардо блестел чистотой и благоухал как аптечная лавка. Молодая девица в белом чепчике и опрятном чистом переднике, слегка присев в знак приветствия, проводила Шарля в смотровую и усадила в кресло. Доктор, бегло осмотрев рот пациента, лишь недовольно поцокал языком.

– Да, молодой человек, запустили вы себя. Шестерку и пятерку удалим так, а вот передний зуб, думаю, придется менять на протез.

– Протез? – Испугался Шарль. – А из чего протез?

– Ну как из чего, из зубов, вестимо. Как раз недавно новый материал поступил, неплохой по качеству, с Березены, будь неладна эта война. Это, конечно, не Бородино и не Лейпциг, как у доктора Кошоне, ну да и не дворянчиков лечу.

Через день опухоль в щеке спала, через неделю развороченная десна стала заживать, а еще через две и новый зуб прижился так, словно был свой родной. Шарль пробовал улыбаться сам себе в зеркало, пока никто не видит. Сначала робко, потом все смелее, осознавая, что протез неотличим от его родных зубов. Кузнец пропажи кошелька не хватился или же сделал вид, что не заметил, но и противиться не стал, когда Шарль отказался от очередной честно заработанной платы.

И все бы ничего, но кошмары от боли сменились иными, куда более страшными для разума и душевного равновесия кошмарами. Днем ли, ночью ли, стоило Шарлю лишь сомкнуть глаза, на час или на минуту, как в грезах ему являлся погибший брат, сильный, статный, молодой, в форме. Он неизменно тыкал штыком в щеку Шарля, вырезая лезвием клеймо вора, и проклинал за кражу.

– Маман, а, мамам, скажи точно, где погиб Жан? – Шарль в который раз задавал один и тот же вопрос, силясь успокоить свои расшатанные нервы.

– Да уж сто раз говорила тебе, совсем головой плох стал? Под Березиной, будь она проклята. А ведь почти вернулся домой – и мадам Жоли неизменно утирала подолом штопаной юбки подступающие слезы.

К середине зимы, аккурат после рождества, в кузницу заглянул конный патруль, перековать захромавшую некстати лошадь. Пока подмастерья трудились, мастер развлекал господ патрульных занимательной беседой, да угощал горячим вином у жарко растопленных печей. Шарль же, маясь не проходящим чувством вины, таился за конторкой.

– А тот что прячется у тебя по углам, да ныкается в темноте? Никак вора приютил, папаша? – усатый детина в форме недобро зыркнул на кузнеца.

– Да какой там? Взял вот из жалости на работу парнишку – студента, да какой с него прок? Семья шесть ртов, а кормилец на войне пал, вот и приютил. Так, помогает по мелочи.

– А, ну ладно тогда. А то смотри, быстро на суку вздернем. Развелось сейчас всякой падали, особливо после войны.

Спустя час патрульные уехали, сунув в ладонь хозяина пару монет. Подойдя к кассе, чтоб кинуть оплату, мастер встретился с безумным взглядом Шарля.

– Что ты там лопочешь?

– Я не вор, я не вор, я не вор… – шепелявил тот в ответ, стараясь не смотреть хозяину в лицо.

– Конечно, не вор. Успокойся, парень, иди, хлебни вина что ли.

Шарль медленно попятился и растворился в глубине мастерской. Когда же кузнец отпер ящик с кассой, то увидел поверх кожаного мешочка белеющий осколок: свежевырванный передний зуб с ровными окровавленными краями.

Он стоял, замурованный черными прямоугольниками потухших сенсорных экранов в человеческий рост. Ни одна из гладких поверхностей, затянутых густым мутным мраком, не давала четкого отражения, только размытые и искаженные контуры. Но стоило лишь прижать к поверхности ладонь, как срабатывал невидимый сканер, идентифицирующий личность. Тогда экран начинал светиться изнутри мягким голубоватым светом.