Array Кабир - Жуть-2

Строить и жить в посёлке, как повелось, начали заключённые. Потом прибыли горняки, которых позвала партия или путёвка комсомола. Боролись с цингой, попивая горькую настойку из хвои стланика, возводили мост, прокладывали узкоколейку, разводили лошадей – главные «механизмы» горных работ. Во время войны тоннами добывали колымское золото да принимали американских капиталистов, весьма заинтересованных в плодородности приисков.

А потом были новостройки, новостройки, новостройки и кинотеатр с красными буквами «Факел» над крышей. Сине-зелёные билетики, битком набитый по вечерам зал и… «отыгравшие». Первый – в 1961-м.

* * *

В проекционной Колька чувствовал себя как рыба в воде; «…в некипячёной воде» – любил уточнять отец, один из двух киномехаников «Факела». Мальчик знал о закулисье кинотеатра многое, казалось, всё. Как монтировать, проверять, регулировать и налаживать аппаратуру. Как следить за исправностью электрической сети, работать со звуком и цветом, быть главным не только в киноаппаратной, но и в зрительном зале. Что делать, если в кинопроекторе начинает плавиться плёнка и как услышать будущие неприятности.

Кольке нравилось в этом пыльном, душном, тесном, но безумно интересном мире, рождающем сонм других миров.

Отец часто говорил о кино, да что там, он говорил о нём всегда: в будке киномеханика, на кухне, на ходу. Даже в его сонном бормотании жили режиссёры, актёры и картины; шёпот был похож на шелест наматываемой на бобину киноплёнки.

– Режиссёры-шестидесятники, им было проще, вольнее, – объяснял отец, колдуя над «перемоточным столом». – Кино пробудилось, стало доступней, и они ударились в идеализм. Параджанов, Абуладзе… какие дебюты, какие мастера! А Тарковский, сынок, Тарковский! Они снимали и в семидесятых, но уже с некой тревогой, с трагизмом. Прошла «оттепель», прошла вместе с надеждами и мечтами. Шестидесятые – это простая жизнь, это человек на войне, «Летят журавли», «Судьба человека»… Семидесятые – это суровая классика, это фильмы о юности, о столкновении миров детей и взрослых. Помнишь «Подранки»?

– О сиротах?

– О сиротах… – кивал отец, – настоящая драма. Губенко знал, о чём снимает, у самого военное детство было, на своей шкуре ощутил. А «Айболит-66» Быкова? А «Приключения Буратино» Нечаева с музыкой Рыбникова? Тарковский в Венеции приз взял с «Ивановым детством»…

– «Солярис», – говорил Колька. Он любил эту картину, длинную и малопонятную.

– «Солярис», сынок, о другом. О том, как ладят или нет мораль и наука, человек и прогресс.

– Во как.

– Вот так. Мажор и минор – так звучали шестидесятые и семидесятые. Ты поймёшь, потом. Сейчас тебе не до этого, из шестидесятых у тебя есть «Человек-Амфибия» и «Кавказская пленница», жандармы и «Фантомас». Из семидесятых есть «Иван Васильевич меняет профессию» и комедии с Пьером Ришаром, «Чингачгук Большой Змей» и «Апачи». Даже «Пираты ХХ века», «Синьор Робинзон» и «Легенда о динозавре» из начала восьмидесятых. А потом…

– Что, папка, что потом?

А потом восьмидесятые перешагнули через середину десятилетия. Фильмы по-прежнему снимали и много, но кинотеатры уже не заполнялись, аншлаги канули в прошлое, а светящиеся окошки позади зрительных залов утратили свою магию. Тепло покидало остывающее тело советского кинематографа.

– А потом, Колька, закат.

* * *

А потом пришёл их «отыгравший». Появился из картины «Подвиг Одессы».

То, что мёртвый киногерой поселится в их доме, отец знал заранее – так решил жребий. Случайность, которой взрослые доверяют самое дорогое.

Колька был уже достаточно смышлён и глазаст, чтобы понимать: кто-то пришёл, кто-то ушёл. Таково правило, о котором старались не говорить вслух. Мёртвый герой в обмен на живого ягоднинца.

Чаще всего кинотеатр забирал детей. В семье, приютившей «отыгравшего», через неделю или две лились слёзы и слова оправданий. В такие моменты взрослые почти не думали, услышат ли их дети, старались свыкнуться: «А по-другому никак, никак… меньшее зло… все помнят Оловянниковых, помнят… как пошли супроть, в лес вывели лётчика вернувшегося… закопали… всех потом экран пожрал, всех… только старика не тронул, не позвал…»

Иногда «Факел» забирал пса или кота, в которых души не чаяла малышня. Иногда. На то и надеялись – заводили домашних питомцев, усы и хвосты всех мастей, лелеяли, откармливали, точно для будущих жертвоприношений.

А если не кот, не пёс, если дочурка, сыночек – плакали, уткнувшись в шерсть любимца. Соглашаясь, смиряясь. Пока в соседней комнате истуканом сидел чужой человек, человек ли, с лицом советского актёра. С неизбежностью, которую он приволок за собой.

Двадцать пятый «отыгравший» стоял в проходе, прислонившись к дверному косяку. Молодой высокий краснофлотец со щёточкой чёрных усов. Он смотрел на киномеханика, на мальчика, задвинутого отцом в угол коморки. Волевое лицо искажала мольба, глаза под тёмными бровями требовали вернуть всё обратно, в плоскость реальности. Вернуть войну, атаку, товарища, которого минуту назад он прикрыл собой, ощутил проникающий в тело свинец. Так почему же не обещанное атеистической пропагандой ничто, да и не боженька на облачке, не побасенки одесской бабушки, почему после пули в сердце – кинотеатр? Почему он здесь, и где – здесь?

Рука матроса Жоры Коляды судорожно ощупала грудь в поисках ран. Тельняшка была целёхонькой, ни крови, ни отверстий, ни ответов.

У Кольки перехватило дыхание. Вот же он, этот день, важный, главный. Гость, прошедший километры лентопротяжного тракта, выпорхнувший через кадровое окно, разорвавший сделанную шосткинским химкомбинатом пуповину. Частичка того мира. Доказательство.

– Где я? – спросил краснофлотец сипло. – Где Костя? Где все?

Колька подумал про актёра Александра Бондаренко, которого запомнил по отличному военному фильму «Дожить до рассвета». Чем сейчас занимается Бондаренко? Читает сценарий, готовясь к очередным съёмкам? Выпивает с Игорем Скляром в ресторане «Дом Актёров»? Что бы он сказал, узнай, что его персонаж не только не погиб, но и зажил своей парадоксальной жизнью?

Отец, сгорбившийся от невыносимого груза вопросов, взялся растолковывать. А мог бы немного подождать: «отыгравшие» паникуют, умоляют, мечутся лишь вначале. Память об экранном прошлом испаряется за час. Они становятся тихими, блеклыми, безропотными. Как лётчик из «Торпедоносцев», идущий в тайгу за старшим Оловянниковым. Послушно подставляющий горло сапожному ножу.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».