Яна Демидович - Буря слов

– Да-да, я в курсе, – закивал Блейк Харди, не отрывая взгляда от вихря блёсток цвета индиго и лазури, что, кружась, поднялся со дна бутылки.

Официант понимающе улыбнулся в ответ, прошелестел: «Bon appétit» и скрылся, наконец оставив их с бутылкой наедине.

Блейк Харди легонько, самыми кончиками пальцев, коснулся прохладного стекла. Рядом с бутылкой томился тонконогий фужер. Но налить в него вина?.. Нет, это лишнее, совершенно лишнее. Никаких посредников. Никаких манер!

Мистер Харди сцапал бутылку, выдрал пробку и жадно отпил прямо из горлышка.

***

– Твою мать !.. – в голос выругался Экельс, отшвырнув затихший мобильник в темноту.

В доме тут же загорелся свет.

Экельс застыл, инстинктивно метнулся к забору, но дверь дома уже хлопнула, на порог вылетел полуодетый мужик. И направил на него двустволку.

– Руки вверх! Вверх, я сказал! – оскалясь, рявкнул мужик. – Никаких резких движений!

Экельс медленно поднял руки, запоздало вспомнив, что в одной так и остался пистолет.

– Слушай, ты всё не так…

– Молчать! – клацнув зубом, проорал мужик и крикнул, слегка повернув голову к дому: – Сара, вызывай ребят! Я держу его на мушке! Врасплох застать хотел?! У-у-у, скотина! Да я тебя живенько… – двустволка опасно дрогнула.

– Эй, спокойнее! Спокойнее! – у Экельса зачастил пульс. На непримиримой роже хозяина дома отразилось презрение. Он сплюнул, продолжая держать Экельса под прицелом дула и злющих глаз.

– Давай-ка по-хорошему, – кашлянув, миролюбиво проговорил Экельс. – Сейчас я брошу пистолет. А ты…

Экельс чуть шагнул вправо. И внезапно почувствовал под ногой мягкое.

« Бабочка », – быстрой вспышкой пронеслось в мозгу.

Игрушка пискнула, заверещала. Экельс непроизвольно дёрнулся, в руке его отчётливо блеснул пистолет…

И тут грянул гром.

***

То утро пахло горелой яичницей и дешёвым кофе. Лучи ещё робкого солнца касались тонкой занавески и бледными, пугливыми зайчиками прыгали на замызганном столе. Опустошённость, что снедала Леонарда весь вчерашний день, уступила более прозаическому голоду: цепляя вилкой жёлто-белую, с чёрной корочкой, массу, Леонард привычно работал челюстями и рассеяно глядел в кухонное окно. У забора уже копошился незнакомый мусорщик: он тащил от баков что-то большое и длинное, завёрнутое в чёрный пакет.

Заев яйцо безвкусным хлебом, Леонард вышел из дома, когда мусоровоз грузно стартовал, оставив в утренней прохладе фирменный смрадный след. Мимо, бодро звеня велосипедом, пронёсся мальчишка-газетчик:

– Свежая пресса!

Леонард ловко поймал ещё пахнущий краской рулон и вернулся на кухню.

Кофе был густым и липким, как застарелая патока. Морщась, Леонард прихлёбывал напиток и скользил по строчкам не выспавшимся взглядом.

Так, «Горячие новости»…

В паре кварталов отсюда полицейский на пенсии застрелил ночного грабителя… В доме на окраине обнаружен труп молодого неудачника, что споткнулся и распорол горло своими же ножницами…

Теперь – «Бизнес»…

Леонард вдруг поперхнулся и расплескал кофе.

В глазах потемнело. Прояснилось. Вновь потемнело.

Сделав над собой волевое усилие, Леонард, чуть не прожигая бумагу взглядом, уставился на кричащий заголовок:

«СМЕРТЬ МАГНАТА».

Мистер Блейк Харди… Владелец корпорации… Совладелец холдинга… Обнаружен мёртвым в своём… Никаких телесных повреждений… Сердечный приступ… Похороны состоятся…

Леонард выронил газету. Медленно поднялся, чувствуя, как неистово трясутся руки. Прошёл в свой кабинет и остановился у рисунка Австралии.

Солнце прорвалось в комнату, заблестело на глянцевом корешке недавно купленной книги. Леонард повернулся на блеск.

Р.Д. Брэдбери. «Лето, прощай».

Нет. Не так.

– Лето, здравствуй, – шепнул Леонард Хафф, улыбаясь сквозь брызнувшие слёзы.

«Мэри. Дуглас. Я скоро увижу вас. Обещаю!»

И будут они смуглые и золотоглазые…

Леонард сел за стол. Придвинул к себе линованную бумагу. И стал писать поперёк.

***

Спустя полгода

На мемориальный парк братьев Пирс опускались зимние сумерки. Снега не было, но на слегка пожухшей траве, как благородная седина у висков зрелого красавца, посверкивал иней. Куда ни глянь, кругом царил бархатно-серый: спокойный цвет камней, на которых вырезана последняя похвала родным и близким…

Впрочем, у одной могилы ещё горело яркое пятно.

Подойдя ближе, можно было увидеть, что это – венок из крепких, молодых одуванчиков. А совсем рядом лежит открытка: очертания Сиднейской оперы, парочка гордых кенгуру… И несколько слов, написанных старательным, каллиграфическим почерком:

« С любовью к тебе, дядюшка Рэй ».

…Гори, но не сжигай,

Иначе скучно жить.

Гори, но не сжигай,

Гори, чтобы светить…

Lumen, «Гореть»

В строчках, написанных косым, как вчерашний дождь, почерком, прятался недобитый зверь. Стоило взять страницу в руки, надавить подушечкой пальца на кляксу – и бурая, пористая, точно имбирный кекс, бумага затрепетала пленённой бабочкой. Строки по центру изогнулись, освобождая место: на поверхность, блестя тошнотворной, тинисто-зелёной радужкой, полезло миндалевидное око. У нижнего угла листа выдвинулась цепкая, четырёхпалая лапка: её ногти – два свирепо-зазубренных, два вполне человеческих – задели мягкую ладонь, изготовились было корябнуть посильнее…

…Но Ангус, коротко шикнув:

– Не верю в тебя! – быстро свернул бумагу в аккуратный свиток. Внутри него что-то дёрнулось – и обречённо затихло.

– Итак, вы точно решились, мадам Ковальски?

Клиентка обдала кремата надменным взглядом. Надулась, выпучив глаза особого, только что виденного цвета («Плесень, жабы, гниющий мох», – содрогнулся Ангус).

– Разумеется, решилась! – взвизгнула мадам, и бюст, обтянутый шёлком цвета крем-брюле, возмущённо всколыхнулся. – Тварь эта не принесёт мне и пенни! Вы что, думаете, такое ждёт коммерческий успех?!

– Этого я не знаю, – скромно потупился Ангус. – Но не раз видел, как люди возвращались… И забирали своих обратно.

Мадам грубо хохотнула.

– Ну уж нет! Я-то не передумаю! От этой чёртовой Фантазии никакого толку. Ни туда ни сюда, понимаешь? – Ковальски вдруг подалась ближе, бесцеремонно потрепала Ангуса по впалой щеке. Во рту её метнулся влажный слизняк языка, украшенного колечком, и дама доверительно зашептала: – Я застряла, не могу продвинуться дальше. Да и зачем? Не могу я, и не хочу. Кому в Паноптикуме нужен недоделанный монстр? Да и доделанный – тоже? В моде няшки, пусечки, обаяшки…

Мадам запустила наманикюренные пальцы в сумочку. Что-то пискнуло – и на стойке задрожала шиншилла: абсолютно лысая, розовая, как ветчина, с тупенькой мордашкой и сахарно-белыми крылышками херувима. Живая Фантазия почесала коготками за ухом, чихнула – и в Крематории запахло розами.