Сергей Кузнецов - Живые и взрослые (сборник)

Судя по всему, четвертая глава должна была рассказать о том, почему в конце концов случилось Проведение Границ, а пятая, как предположил Лёва, – объяснять, что не так в нынешнем положение вещей. Так, во всяком случае, он заключил из разрозненных заметок, составлявших четвертый файл.

Надо сказать, что краткое изложение этой теории Гоша еще несколько лет назад слушал на заснеженной лесной поляне. Однако даже для него полной неожиданностью стали последние записи в дневнике.

Выяснилось: во время осенней экспедиции Гошиной маме удалось ознакомиться с несколькими древними космогоническими текстами, описывающими – задолго до Мая – единственно возможную структуру Границы между мертвыми и живыми. Судя по всему, из этих текстов также следовало, что эта структура является условно-нестабильной – иными словами, Граница может быть разрушена бесконечно малым усилием, приложенным в определенное время в определенном месте. Последние несколько страниц дневника заняты вычислениями пространственно-временных координат этих, как их называла Гошина мама, бифуркационных точек. Несколько возможных мест были указаны на карте беломорского побережья – как раз в том районе, где она пропала спустя несколько месяцев.

Финальные строки дневника не оставляли сомнений в настоящей цели экспедиции: Гошина мама вовсе не собиралась перебежать в Заграничье. Ее цель была куда грандиозней – одним точечным ударом вернуть на землю Золотой век, когда не было страха смерти, а между живыми и мертвыми царил мир.

– А если твои родители ошибаются? – спрашивает Марина. – Если нам говорят правду в школе – не было никакого Золотого века, а была всего лишь эксплуатация мертвыми живых?

– А я им верю, – перебивает ее Ника, – я считаю, так и должно их быть: Открытый мир, мертвые и живые вместе, рука об руку.

Ника не может сдержать восхищения: она-то думала, что Гошина мама – просто какой-то геолог, а она, оказывается, была готова разрушить Границу! Ничего себе!

Выходит, Гошина мама жила в каком-то совсем другом мире. Вот, например, в нынешней школе носить сережки – это страшное преступление. А в той школе, где Ника училась до смерти родителей, Аннабель запросто ходила с пятью сережками и вообще объявляла себя смертницей. Это, конечно, было страшно круто – а теперь выходит, если сравнить Аннабель с Гошиной мамой, то… тут и говорить не о чем!

Ника видела Гошину маму всего пару раз и даже толком не помнит, как она выглядит. Разве что запомнила прическу – «конский хвост», ничего особенного, многие взрослые прихватывают волосы резинкой.

То ли дело Аннабель – куртка с молниями, серьги в ушах! Ника даже боялась к ней подойти, такая она казалась крутая.

А теперь выходит, надо было с Гошиной мамой поговорить. Про Границу, про мертвых. Про маму и папу.

– Как же тогда война? – говорит тем временем Марина. – Все было зря, что ли? Надо было позволить мертвым нас завоевать и разрушить Границу?

– Да, об этом там тоже написано, – вспоминает Лёва. – После Проведения Границы по обе ее стороны установилась жестокая система подавления. В результате у мертвых к власти стали приходить такие, как отец Майка…

– …а у нас – такие, как Рыба, – смеется Ника.

– Примерно так, – кивает Лёва. – Короче, Гошина мама верила, что если снова сделать Границу прозрачной, то в течение нескольких лет оба мира изменятся и снова установится равновесие и гармония.

– По правде сказать, – говорит Марина, – меня несколько пугает исчезновение Границы. Мне кажется, с ней жизнь как-то безопасней…

– Ладно, хватит спорить, – подает голос молчавший до того Гоша. – В любом случае у моих родителей ничего не вышло. Граница как была, так и осталась. И лично я не собираюсь ее разрушать прямо сейчас – я бы сначала нашел маму, а потом уже разбирался с Границей и этими бифуркационными точками.

– Без бифуркационных точек нам не обойтись, – говорит Лёва, – твоя мама должна быть где-то там, где эти области нестабильности. Возможно, при попытке воздействовать на Границу ее затянуло куда-то между мирами. Неудивительно тогда, что ее не могут засечь ни живые, ни мертвые. Туда, наверное, вообще никакой сигнал не проходит.

– И что мы будем делать? – спрашивает Ника.

– Поедем на Белое море, – говорит Марина, – искать эти бифуркационные точки. Вместе с Зиночкой и ДэДэ.

И она корчит недовольную рожу. Лёва смеется.

– Ну, поедем мы на Белое море… а толку? – говорит Ника. – Даже если мы найдем эти самые точки, у нас же нет ни оборудования, ни опыта – мы даже не понимаем, как проходить Границу в тех местах, где может быть Гошина мама.

– Нам нужен эксперт, – говорит Марина, – кто-нибудь, кто хорошо понимает про мертвых и живых.

– Твой папа? – предлагает Лёва.

– Забудь, – отвечает Марина, – и про моего папу, и про Гошиного. И про своих родителей тоже забудь, и про Павла Васильевича с Зиночкой. Взрослым нельзя доверять – они слишком напуганы. Если мы хотим спасти Гошину маму, мы должны действовать сами.

Как это у нее получается? – думает Ника. Как это Марина умеет так легко говорить: мы должны действовать сами. Как мне все-таки повезло, что у меня такие друзья.

– Я знаю одну девочку, – говорит Ника, – которая, наверное, понимает в этих делах больше нас. Она старше на пару лет, но, наверное, все равно еще не слишком взрослая, ведь так?

– На пару лет старше – годится, – кивает Марина. – А что это за девочка?

– Из моей старой школы, – говорит Ника, – ее зовут Аннабель. То есть на самом деле у нее какое-то другое имя, но на него она не отзывается. Два года назад она была самая крутая смертница во всем центре.

Крутая смертница… Да уж, после того, что рассказал Лёва, не так уж круто быть смертницей.

Как же все-таки Гоше повезло с мамой.

– Смертница? – переспрашивает Гоша.

– Ну да, – кивает Ника, – да ты же ее знаешь: помнишь, когда вы с Вадиком дрались, она как раз проходила мимо?

– Я просто не знал, что ее зовут Аннабель, – отвечает Гоша. – И, сдается, она не захочет иметь дела со мной.

Ника не была здесь почти два года. Ей казалось, она давно обо всем забыла, но нет – ноги сами находят дорогу, а сердце отзывается на каждый поворот, на каждый шаг.

Этой дорогой Ника шла в первый класс – с мамой и папой. Белый фартук с голубоватыми кружевами, туго заплетенные косички. Вот здесь первые полгода мама встречала ее – потом она уже ходила из школы сама. Промокшая от дождя куртка, вечно мерзнущие руки. А вот здесь, однажды в субботу, ее встретил папа – нежданно-негаданно, без предупреждения, шел из магазина и решил встретить Нику.

Мамы и папы давно уже нет – и только косички оставались все это время теми же: туго заплетенными, торчащими над головой, словно антенны.