Марк Перовский - Бездна

Я вдруг вспомнил о мистере Ройте, что грозился выкинуть меня отсюда, но бояться его больше не стоило, ведь я тоже был пьяный.

В ванной комнате тоже было тихо и пусто. Лишь грязный кафель бледно-болотного цвета нагонял тоску и уныние. Я посмотрелся в разбитое зеркало и понял, что не зря временами ненавижу себя. Именно Адама-алкоголика я ненавидел больше всего. Он всегда помятый, с некрасивой щетиной, синяками и порезами, в грязной майке или рубашке. Но что самое страшное, так это смотреть в глаза. Они были безжизненными, слишком… спокойными, как у мертвеца, и меня это пугало. Мне ведь хотелось быть живым, никогда не хотел я умирать. Даже если я ненавижу себя, то это не значит, что я не хочу жить.

Я умылся холодной водой, почистил зубы чьей-то зубной щёткой, слегка намочил засаленные спутавшиеся волосы, вернулся к себе и заснул крепким сном без всяких сновидений.

Лишь внутри я ощущал пустоту и холод. Впрочем, так было всегда. Почти всегда.

Деньги заканчивались довольно быстро. За две недели я успел просадить на сомнительные развлечения и алкоголь почти все сбережения, что взял с собой, и теперь мне приходилось экономить. Походы в кафе сошли на нет. Каждый день я старался есть как можно меньше, а чтобы уменьшить чувство голода я часто курил – сигарет осталось ещё много. Воду я набирал в фонтанчике в холле, чтобы не покупать её лишний раз.

Миссис Ройт наблюдала за мной и много раз предлагала помощь.

– Ну что вы, мистер Моргентау! Мне не сложно! Давайте я вас покормлю? – она стояла возле меня, пока я набирал во фляжку немного мутной воды.

– Не хочу быть перед кем-то в долгу, – отвечал я, улыбаясь. – Слишком тяжкое бремя.

– Да какой долг? Я ж от чистого сердца, – продолжала она. – Идёмте, муж всё равно ушёл в запой.

– Он в вашей комнате?

– Нет, пропадает где-то уже третий день. Да и мне уже всё равно, все нервы мне истрепал, чёрт проклятый. Люблю его, но уже не могу, иногда надеюсь, что он сдохнет где-нибудь в канаве.

– Это… довольно жестоко, – ответил я.

– Жестоко, да, ну а как по-другому, если он меня не слушает и не хочет слышать?

– Попытаться его изменить.

– Ах, сил уже нет. Может, сам осознает, какой он дурак.

– Посмотрим.

И так каждый день. Когда Мистер Ройт вернулся – весь избитый, в рваной одежде, в руках сияла «розочка» от бутылки, – Габриэла была отчего-то очень рада, в уголках даже блестели капельки слёз. Они заперлись ванной, из-под двери повалил пар.

Я же на весь день уходил к Людвигу, чтобы он смог дорисовать мой портрет. Однако, чем чаще я приходил, тем чаще мы просто сидели на его драной тахте и пили вино. Когда я напоминал ему о рисовании, мой друг начинал хмуриться:

– Ой, да у нас полно времени, не торопи меня!

– Я думал, тебе это нужно.

– Нужно! Но не сейчас, – громогласно заявлял Людвиг. – Сегодня нет вдохновения, я не могу рисовать.

– И ты его дожидаешься?

– Набираюсь. Вино помогает. И ты помогаешь.

Мы сидели так до вечера, дожидаясь, пока солнце не завалится за горизонт. Я смотрел в окно, на розоватое небо, дожидался, когда Людвиг сможет встать с дивана и выйти на улицу, освежиться. Обычно он уводил меня куда-то в самую глушь, в непролазные лабиринты городских переулков, где обычно собирался всякий сброд, который я видел на больших сборах потерянных в жизни художников.

Затем мы выходили на залитые фонарным светом площади. Там толпились люди, похоже, искренне заинтересованные в том, что они видят. Однако мы лишь проходили дальше, углубляясь в яркую жизнь медленно умирающего города.

Обычно на таких прогулках Людвиг приводил меня к кому-то домой, в старую квартиру на чердаке или, наоборот, в подвалах. Рядом сидели такие же, как и Людвиг: свободные, немного неуверенные в себе и своих способностях художники, мечтающие о чём-то великом. Я пил с ними пиво, рассматривал чужие работы, бывало, даже читал чужие стихи (один парень отдал мне огромную стопку своих стихов, которую я забыл забрать). И всё это мне даже начинало нравится. Неспешная жизнь, устремлённая в никуда, но нацеленная на мечты, чаще всего несбыточные. Однако людей это устраивало, им не нужно достигать своих целей – им достаточно того, что они мечтают о чём-то великом.

Я не видел ни в ком из них непризнанного гения своего времени, все они были чуть больше, чем посредственности, но ниже, чем приличный художник. Им всем нужна была практика и мотивация, но у них ничего из этого нет. Каждый раз, когда мы собирались вместе, они обсуждали новинки в мире кино, музыки, кто написал новую картину, но никто из них не спрашивал о каких-то техниках рисования, никому не было интересно, как кто-то нарисовал ту или иную картину. Эти люди для меня стали декорацией, всего лишь фоном для познания самого себя, и после встречи с ними я понял, что быть художником – это не для меня.

– Ох, скоро выставка в Амстердаме, – говорила девушка по имени Линда. Она обычно садилась в кресло с бокалом вина и пыталась растянуть его на целый вечер. – Надо бы начать рисовать, я там всех сразу сражу наповал.

– Тогда что ж ты тут сидишь? – отвечал её возлюбленный, Тим, сидя рядом с ней на тахте. – Сколько дней ты мне мозги мусолишь, но я что-то не вижу ни одной картины в нашей мастерской.

– А ты как будто рисуешь, да?

– Я хотя бы в мастерской появляюсь чаще раза в месяц.

– У меня нет времени!

– У тебя нет желания! И таланта тоже! Постоянно болтаешь о том, как люди будут восхвалять твои работы, но ты ни черта не сделала для того, чтобы это стало правдой! – переходя на крик, говорил Тим. Они часто ссорились с Линдой, но почему-то, когда в следующий раз мы собирались в чьей-то квартире, то они вновь были вместе, а затем всё повторялось по кругу.

– Да пошёл ты, козлина! Только и делаешь, что упрекаешь меня! – она вставала с кресла, звонко ставила бокал на стол и убегала вниз, курить и плакать.

Обычно Тим убегал за ней следом и прямо там они мирились, затем уходили от нас заниматься любовью на квартире у Линды. Он потом часто рассказывал о своих сексуальных утехах, гордился тем, что они страстные, долгие и даже «лучшие на свете».

Мы уходили под утро, пьяные, приходили на набережную, встречали рассвет, смотрели на огромный жёлтый глаз, словно глаз Бога, медленно выплывающий из-за моря. Людвиг держал в руках бутылку пива, его короткие тёмные волосы развевались на холодном морском ветру, приносящим с собой запах солей и сырость. Я стоял рядом и смотрел на яркие отблески на воде, посильнее укутывался в пальто и ждал, когда ветер стихнет.

А затем мы расходились по домам. Я вваливался в свою комнату, еле стоя на ногах, камнем падал на постель и тут же отключался, утопая в горячей, обжигающей тьме. Просыпаясь посреди дня, я садился на край кровати, смотрел на бутылки и вещи, разбросанные по стульям, креслам и полу.