Марк Перовский - Бездна

Габриэла заходила лишь под вечер, видимо, волновалась. Она аккуратно складывала вещи на комод, накрывала тёплым одеялом, закрывала окно и уходила, оставляя меня так до следующего утра.

А затем всё повторялось снова.

Так бы и было до скончания времён, если бы мне вновь не понадобились деньги. В один день я пришёл к Людвигу и попросил его найти мне работу.

– Работу? – его брови удивлённо поползли вверх. – Ну, что я могу тебе найти? Я независимый художник, всё, чем зарабатываю, так это продаю картины на аукционах.

– Хоть какая-то работа.

– Ладно, – серьезно сказал Людвиг. – Есть у меня один друг, ему вроде как нужен был помощник.

– Где он работает?

– Кафе держит на севере, – ответил друг, доставая из шкафа краски, впервые за долгое время. В этот раз он выставил перед собой три банки: коричневую, жёлтую и тёмно-серую.

– Может, продолжим? – Людвиг достал палитру и кисти.

Я кивнул и сел на привычное место. Солнце опять светило в глаза.

Я вернулся домой часов в восемь вечера. Трезвый. Это удивило и меня, и миссис Ройт, что в то время сидела в холле и читала книгу. Она заметила меня и тут же захлопнула её, отложив в сторону.

– Представляете, опять этот козёл ушёл пить! – первым делом сказала она, вставая. Прежде чем продолжить разговор, поправила строгое коричневое платье с оборками и подошла чуть ближе.

– И вам добрый вечер, – улыбнулся я и осмотрелся – кроме нас в холле никого не было.

– Ну вот как мне с ним бороться? – Габриэла встала буквой «ф».

– Хотя бы не отпускать его никуда.

– Так не могу я смотреть, как он страдает. Вижу ведь, что ему плохо без водки. А как отвадить его – понятия не имею.

– Надеюсь, он сам одумается, – сказал я и легонько отодвинул её с моего пути, поднялся по лестнице на второй этаж.

Зашёл и захлопнул дверь. Сел на кровать и увидел, что из-под шкафа торчит уголок чемодана и вспомнил, что в нём лежит. Сердце гулко застучало, стало неуютно. Мне было действительно страшно, либо просто стыдно за то, что я так и не решился открыть письмо ещё тогда, когда мне его вручил мистер Ранэр. Что ж я за друг такой, если побоялся прочитал письмо от той, кого не видел вот уже почти десять лет. Столько всего произошло, столько всего поменялось, и я не хотел видеть, не хотел признаваться себе, что и Элизабет, скорее всего, изменилась. Перемены – это всегда тяжело, но под их знаменем протекает вся наша жизнь. Меняются люди, наши пути расходятся, и это нормально. Возможно, они не те, с кем тебе нужно провести остаток своих дней. Меняются места, и ты понимаешь, что как раньше уже никогда не будет, нет той теплоты и нежности, нет ностальгии – лишь голое разочарование. Меняется эпоха, но даже с приходом чего-то нового ты чувствуешь себя неуютно, ведь время не стоит на месте, а ты стоишь и не знаешь, в какую сторону идти. Пойдёшь назад – провалишься в тёмную пропасть прошлого. Пойдёшь вперёд – забудешь обо всём, что делало тебя человеком, ибо время рано или поздно изменит твоё нутро до неузнаваемости. И когда ты посмотришь в зеркало в надежде увидеть себя прежнего, а увидишь того, кем ты клялся никогда не становиться, то поймёшь, что потери необратимы. И перемены тоже.

Я достал чемодан и кинул его на кровать. Взял письмо, повертел в руках слегка пожелтевший помятый конверт. Вскрыл его ногтём, выудил оттуда старый листок, словно его вымочили в кофе. Перевернул пустую часть и увидел слова. Это был тот же самый почерк, которым она когда-то присылала мне письма, когда мы были рядом. Эти аккуратные каллиграфические буквы, написанные словно по линейке, этот запах её духов на бумаге. Только тогда я начал понимать, что она, похоже, не потеряла себя, и улыбка облегчения расползлась по моему лицу.

Я начал читать, не вслух, конечно:

« Как долго я не могла сделать эту важнейшую вещь в моей жизни, самую простую и сложную одновременно, но определённо приятную, такую тёплую и волнующую вещь – написать это письмо. Мы не виделись почти десять лет. Ты, наверное, сейчас читаешь эти строки и думаешь, что я всё та же, что была тогда. Нет. Забудь всё, что знал обо мне, я стала совсем другой, и мне это не нравится. Наверное, нам придётся узнавать друг друга заново, но это не плохо.

Я до сих пор помню и всегда буду помнить нашу первую встречу. Ещё в школе ты помог мне снять стул с парты, а я… я испугалась этой вежливости и хорошему отношению не доверяла. Смешно, правда?

Городу, в котором я нахожусь, на самом деле, тоже не стоит доверять. Толпы людей никогда не дают тебе свободы, здесь постоянно нужно бороться за то, чтобы остаться человеком, за личную независимость, которой, как ты знаешь, я очень дорожу.

Нью-Йорк действительно больше похож на огромное кладбище.

Людям в этом месте нужно немного для ненависти, порой всего одно слово. Недавно увлеклась одним занятным русским поэтом, Маяковским, так он про это говорил. Ну, я отвлеклась немного.

Нью-Йорк намного больше нашего с тобой города, намного больше, но воздуха меньше, свободы тоже, тепла и души меньше. Я бы отдала многое, бросила всё и приехала б обратно, хотя бы на пару дней, может, неделю к тебе, к городу, к улицам, которые я знаю вдоль и поперёк. Я думала, что вернусь на малую родину только в старости, когда мне уже некуда будет торопиться (хотя я и не планировала дожить до неё), но ждать встречи с тобой ещё пару лет я просто не найду сил. Слишком многое накопилось, слишком тяжела душа стала, аж невыносимо. Я скоро приеду, может, через пару месяцев, когда я завершу все свои дела.

Напиши мне хоть слово в ответ, я хочу знать, что ты ещё жив. Хотя бы жив.

Четвёртое ноября… прошло чуть больше месяца с момента отправки письма. И ещё сколько оно лежало в моём чемодане… месяц? Два? Мне стало ещё страшнее, сердце отчаянно забилось в груди, словно хотело сломать рёбра и убить меня на месте.

Я решил, что нельзя ждать ни минуты. Казалось, у меня ещё было время на то, чтобы оправить ей ответное письмо, ведь она говорила про дела, которые ей нужно завершить в Нью-Йорке. Надежда теперь горела во мне, и всё, что я прочитал, не было вскрыто зря. Она помнила обо мне, хоть и говорит, что изменилась. Мне не хотелось принимать это, в моих воспоминаниях она всегда была задорной, по-своему добродушной девочкой, мечтающей о спасении всех животных и счастье, не привязанном к людям.

Она была независима, и за это я и любил её.

Я взял бумагу для писем у миссис Ройт, что по-прежнему сидела внизу, достал из рабочего стола в комнате ручку, конверт. Сел за стол и только хотел написать ей всё, что теперь меня переполняло, но рука застыла над бумагой, и я не мог выдавить из себя ни слова.