Анна Артюшкевич - Хранители. Книга вторая: Луч смерти

Со временем вирус начинает полностью контролировать мышление, поведение человека, а затем и всего общества. И ход событий меняется. Распространяют же мемы с информацией, дезинформацией и просто слухами СМИ, Интернет и спецслужбы. А изучает наука меметика. Тоталитарные режимы – это, как правило, результат действия мемов.

– Ну, а ты-то здесь каким боком? – не выдержал Димка.

– Я же сказал, что начинаю с нулевого цикла: не только диагностирую болезнь на информационном уровне, но и пытаюсь пресечь угрозу ее появления. И, соответственно, разрабатываю информационную защиту психического и физического здоровья человека. При этом тщательно изучаю и сам вирус, поскольку надеюсь со временем придумать механизм своеобразной прививки против него.

Мы остолбенело смотрели на Роднина. До нас, наконец-то, дошла суть его исследований!

– Ты хоть понял, куда ввязался? – изумленно спросил Димка. – Ты же полностью ломаешь эффективность идеологической и пропагандистской машины всей планеты! Твои исследования – угроза любому режиму! И после этого хочешь, чтобы за тобой не гонялся целый хвост из спецслужб разных стран?

– А, кроме того, провоцируешь усиление информационных атак, – рассудительно заметил Шурик.

– Нет, ребята, – спокойно сказал Олег. – Хуже уже не будет. Существует критическая масса мнимой достоверности для любых слухов. А если проводить еще и регулярную профилактику, то она уменьшается в несколько раз. И ложная, вредная информация не воспринимается вообще.

– Кранты тебе, профессор! – оптимистично заключил Сорин. – Такие хохмы не прощаются! Идеология – святое дело в любом обществе, а ты хочешь научить человека свободно и трезво мыслить! А ты спросил: ему это надо?

– Я врач, забочусь о здоровье людей и ищу наиболее эффективные способы его защитить, – сухо сказал Олег. – А идеологию, пропаганду и прочую дребедень в гробу видел!

– Ну-ну, – мрачно отреагировал Сорин. Мужчины замолчали.

***

Я поверила в существование мема мгновенно. Эта тварь кормилась, минимум, в трех измерениях: прошлом, настоящем и будущем, и пожирала любую правду.

Умирали ветераны Великой Отечественной, и мракобесы от истории все громче несли ахинею об «имени Сталина, с которым солдаты рвались в бой!» А мы сделали уйму программ с этими людьми. И никто из них ни разу не вспоминал всуе Иосифа Виссарионовича.

«Когда в атаку идешь, так страшно, что не только Сталина или Родину, даже мать родную не вспомнишь! – признался как-то орденоносец и Герой Советского Союза. – А все эти лозунги – плод ума особистов и журналистов!»

Друзья-однополчане возмущенно галдели и подтверждали сказанное. И признавались: если бы не заградотряды за спинами, то и в атаку, порой, не поднялись бы! А воинственные клики при наступлениях концентрировали отборный мат, что, кстати, величие солдатского подвига никак не умаляло!

То же было со сталинским режимом.

Я дрожала от злости, когда слышала с телеэкрана, в отечественных и даже зарубежных фильмах, что «вся страна верила Сталину» и «рыдающие толпы провожали вождя в последний путь, не зная, как им жить дальше». Что-то в этом роде. И авторы находили для интервью тех, кто действительно верил, или придуривался, что верит, и тех, кто искренне или, придуриваясь, рыдал нал гробом! Отчего же не остальных, которых было намного больше?

Мы были хорошими журналистами, у нас были умные родственники и знакомые, и мы знали совсем иную картину, – подлинную. В ней Мандельштам не только писал, но и читал знакомым стихотворение об усатом горце, население шепотом рассказывало политические анекдоты и прекрасно понимало, что происходит. Да и как не понять, когда десятки миллионов прошли через лагеря, были расстреляны, и по каждому скорбели родственники и друзья?

Но проклятый мем сожрал правду. И, с подачи идеологов, образ народа огромной страны на десятилетия, а, может, и навсегда ассоциировался с гигантским одноклеточным организмом, ко всему еще и дебильным, не сумевшим даже выработать условный рефлекс на боль и смертную муку. Единственное, на что он казался способным, – это размазывать сопли и тупо обливаться слезами над гробом того, кто его мучил и убивал. Как же нужно было людей презирать, чтобы заменить правду таким бредом!

И о смерти Сталина мы знали от очевидцев совсем другое. На похоронах его была жена всемирно известного художника-сценографа Евгения Чемодурова Аза Ивановна. По ее словам, лавина людей, сметая все, действительно катилась прощаться с кормчим.

«Многие плакали? – спросила я. – Настроение было скорбное?» «Ну, что вы! Гул стоял, как в половодье, когда ломаются льдины. Народ был возбужден, глаза блестели, все стремились убедиться, что он действительно умер! Хотя у гроба плакали: кто-то, наверное, искренне, кто-то – на всякий случай».

Наверное, каждый видел то, что хотел. Но была правда, которую видели все, независимо от своих желаний, пусть и не признавались в этом. И потомки имели право о ней знать, какой бы противоречивой она не была.

И я подумала, что даже популярную поговорку, придуманную в Древнем Риме, обкорнал мем. На каждом шагу мы слышали: «О мертвых – либо ничего, либо хорошо!» Это морально клеймило тех, кто пытался докопаться до истины, и работало на тех, кто хотел ее скрыть. А ведь в полном объеме поговорка звучала так: «О мертвых либо ничего, либо хорошо, либо правду!» И то, что прожорливая тварь отгрызла последнюю, самую важную часть, полностью меняло смысл мудрого изречения. То же случилось и с поговоркой: «Кто старое помянет, тому глаз вон!», у которой есть хитрая концовка: «А кто забудет, тому – два!»…

– Опять в транс впала? – засмеялся Олег и обнял меня.

Пока я пребывала в астрале, он, на свою беду, упомянул о потрясающих успехах «Аненербе» в парапсихологии, психотронике, а также в использовании тонких энергий для управления индивидуальным и массовым сознанием. И Димка с Русецким жаждали подробностей о научно-мистической структуре!

– Порой, немцы работали на стыке таких разных областей, что только диву даешься, что из этого могло выйти! – зевнув, сообщил Олег.

– Например? – рассеянно спросила я, снимая шкурку с банана.

– Например, Институт прикладных военных исследований зачем-то объединили с отделением энтомологии и Институтом генетики растений!

– Ну, там всякие зараженные тараканы, ядовитые плющи, – попытался фантазировать Димка…

– Погодите! – осенило меня. – А что, если именно эта триада и занималась генетическим созданием сверхчеловека? Только начинала с преобразования растений?

Ребята раскрыли рты.

– Смотрите, что получается, – возбужденно заговорила я, – ученые, вроде моего друга Жаркевича, который нас посетил, горюют по поводу скармливания населению трансгенных продуктов: то ли это делается ради денег, то ли сдуру, то ли землянам объявлена генетическая война! А вдруг это – лишь первый этап на пути создания генетически модифицированного человека? В растения вживляются клетки разных существ, в том числе, человеческие, и ведутся наблюдения, что из этого получится? А потом будет проведен отбор, какое насекомое или растение скрестить с человеком? А то напортачили когда-то предки: то минотавр у них, то кентавр…