Артем Чурюкин - Война с самим собой: Дорога Снов

Старые фотографии, буквально вырываемые из рамки, висящей у изголовья кровати, поначалу безразличны, и воспоминания встают перед глазами не как яркая насыщенная картинка, но как мутная выцветшая кинохроника. Их слишком много, и я возвращаюсь и возвращаюсь и нехотя прокручиваю всё вновь и вновь, губами нашёптывая тот самый стих: «…и душу вырвав из когтей владык над миром, я её вложу в последний крик…» Часть всего этого отправляется в мусорные пакеты (жаль, что гигантские чёрные мешки для трупов закончились, они пришлись бы сейчас кстати), а часть – в коробку, которую, закончив, я подписываю: «Артём и Ксения, 01.02.2008 – 01.09.2016 R.I.P» и закидываю в самый дальний угол верхней полки гардеробной. Не знаю зачем, почему нельзя просто всё выкинуть? Наверное, я сохранил осколки этой судьбы, чтобы в старости доставать её оттуда и рассказывать чьим-то внукам о том, как глупо мы проиграли даже не свою войну, как безысходно и отчаянно оборвалась история любви на полушаге.

Видения чужого прошлого не прекращаются. Так вот как происходит этот процесс погружения в бездну. Сначала мозг пару мгновений анализирует увиденное, затем перед глазами проносятся статические картинки, десятки, а иногда и сотни, и по каким-то неведомым правилам из них выбирается одна, или даже несколько, и они задерживаются чуть подольше, оживают, будто ролик на сайте, загрузившийся и готовый к воспроизведению: наполняются звуками, запахами, ощущениями, голосами и событиями. И мозг анализирует уже этот, очень подробный, обрывок памяти, обрывок старых снов, ищет в нём точки, за которые можно зацепиться, и вываливает новые ассоциации. Но и старые ждут, когда дойдёт до них очередь и они оживут в моей голове. Их накапливаются десятки, и процесс становится угрожающе лавинообразным – ему не воспротивиться, от него не убежать, его приходится переживать вновь и вновь.

Теперь понятно, почему он не выдержал, почему он сломался. Мне ещё как-то удаётся смотреть на это со стороны, критически, но он-то был частью этих образов. Он принимал в них непосредственное участие.

Это была его жизнь, не моя, но память безучастна. Она – просто каким-то странным образом запрограммированная база данных. Архив, находящийся в постоянном поиске. И как бы он ни пытался – не мог его отформатировать или хотя бы подчистить, загнать в какие-то рамки, поставить фильтры, ничего подобного. Хочешь или нет, а увидев знакомый шкаф (просто чёртов шкаф), сразу же вспомнишь, как выбирал его с ней, как ходил по складу с удачно подвернувшимся у самого входа таксистом-частником, как вёз его (шкаф, а не таксиста) домой, как высадили её у ВДНХ (и не было даже времени нормально попрощаться, с объятиями и поцелуями – лишь короткое «пока»), как потом собирал его ночью наедине с банкой энергетика и кропотливо следуя наглядной инструкции, как потом с другом на пару, выбрав и купив свадебный костюм (и сделав второй комплект ключей от квартиры), сверлил бетонную стену обычной дрелью и, раскорячившись, вешал полки.

Шкаф. Просто. Чёртов. Шкаф.

Всё связано с ней, каждая нить ассоциаций в безграничной паутине прожитых мгновений ведёт к ней и только к ней. И я погибаю под этой лавиной, ускользаю из реальности по нитям сюжетов, запутываюсь в паутине.

Хочется верить, что это какой-то кошмар. Какой-то очень странный сон из череды других таких же, и я сейчас проснусь от вибрации телефона весенним солнечным утром в спальне (опять я забыл закрыть жалюзи, которые она вечно открывает), и пёс будет, сидя подле тебя и положив морду на край постели, сдерживать возбуждение, но мотающийся по полу из стороны в сторону хвост выдаст его, и она будет сладко потягиваться справа от меня (а не слева, как советовал сделать семейный психолог, как будто грёбаное расположение нас на одной кровати что-то кардинально изменит), и я скажу, пытаясь удержать обрывки уползающего видения: «Мне такой странный сон приснился…»

Но этого не будет. Потому что это не сон, это идиотская реальность, от которой не убежать и не скрыться, с которой не совладать и не справиться. С ней можно только смириться и идти дальше, понурив голову. И нужно ставить точки, потому что лимит многоточий исчерпался много лет назад. Даже последние из них я ставил в кредит, а теперь пришло время расплачиваться по счетам. Я выхожу на балкон и сквозь туманные облака наблюдаю за безучастным мерцанием звёзд. Может, это тоже просто чьи-то точки? Каких-то других, намного разумнее нас, существ? А мы – лишь микробы на коже этих созданий, и в этот самый момент наш носитель жалуется галактическому дерматологу в галактической больнице на зуд, тот понятливо кивает головой («да у вас, батенька, люди…») и уже пишет корявым почерком (галактический или нет, а врачи везде одинаковые) название мази от надоедливых вшей.

Холод. Он перестал быть заклятым врагом, но и не стал лучшим другом. Он просто есть, и никуда от него не деться, как и от мёртвых, опадающих с деревьев листьев, как от хмурого неба, так и норовящего разрыдаться дождём. От всего этого омерзения не скрыться. И пусть остальное пока утягивает меня в омут памяти, но мои отношения с холодом стали другими. Он всё так же проникает в каждую клетку кожи, а потом следует глубже, к единственной цели – к моему сердцу, пытается заморозить его, задушить меня, остановить его и оставить моё тело лежать на холодном полу, всё равно где, лишь бы бездыханным. Но это случилось бы со мной старым, с «ним», но не со мной новым. Я впитываю этот ужасающе ледяной воздух осени и насыщаюсь им. Он – будто топливо для моей боли, отчаяния и всепоглощающего гнева. И я предвкушаю зимнее пиршество. Он придаёт мне сил, он кормит мою злость, одиночество (в хорошем смысле этого слова, если оно вообще есть) и оставленность. Я оставлен всеми ими, бывшими со мной в прошлой жизни, которая теперь кажется просто навязчивым сном, преследующим вспышками памяти по пятам в моём беспокойном пути.

Обшарпанный балкон напоминает декабрь 2008 года, когда я, после очередной ICQ-ссоры по поводу религии, веры и моей бабушки, впервые, будучи выпровоженным из дома, купил пачку сигарет, заварил чай и стоял на балконе. Я только вернулся с работы на экспресс-электричке, следующей всего с двумя остановками перед моей станцией и отходящей с Ярославского вокзала. Даже не знаю, зачем память хранит такие никчёмные детали. Я перечитывал её краткие ответы на мои многословные сообщения и понимал, что всё может быть кончено, окончательно и, с виду, бесповоротно.

Тогда я как-то смог выпутаться парой билетов на мюзикл, которые я без задних мыслей, со слезами на глазах, стоя на ступеньку ниже неё на заплёванной лестничной клетке её типовой многоэтажки, предлагал ей забрать и провести новогодний вечер со своим другим вечным избранником (роковая ошибка). В конце концов я сдался её требованию познакомиться, наконец, официально, с её родителями, и мы спустились буквально пару пролётов, но прежде она, по моему настоянию, позвонила предупредить их о моём приходе. Не люблю незваных гостей – от их посещений одни беды.