Артем Чурюкин - Война с самим собой: Дорога Снов

Любой из них давно мог бы разорвать меня – настолько я стал слаб. Но отчего-то они этого не делают. Даже попыток не предпринимают, лишь приходят ко мне в самые беспокойные минуты моей жизни, ослабляют меня своими мерзкими фантазиями. Будто ждут чего-то? Чего? Или, может, кого? Может, где-то там, в клубах дыма, прячется и копит силы тот, кто займёт моё место? Может, это его мысли иногда проскакивают в моей голове? Он пока скрывается от меня, убегает, когда я с факелом брожу по тоннелям, стены которых исписаны строками истории и боли. Ждёт, теребя в руках смертельную обиду на меня, будто забытый, никому не нужный ребёнок, который наконец возмужал, окреп и готов к мести. Он придёт, но придёт не ко мне. Он придёт за мной.

Оранжевый диск солнца вываливается не прямо из-за горизонта, рисуя дорожку на волнах, но откуда-то чуть повыше, из-за далёких облаков. Бар утром – это жалкое зрелище после беспрерывного грохота музыки, потоков пива и другого алкоголя и сотен случайных посетителей. Липкий пол, по которому кое-где разбросаны осколки разбитых в пьяном угаре бокалов и ошмётки салфеток, уставшие лица персонала, уже не пытающиеся казаться милыми и приветливыми, и писк, бесконечный писк в ушах. После включения света остаются лишь немногие, то ли просвещённые, то ли прокажённые. Кто-то не хочет уходить и продолжает петь какие-то свои песни, танцевать под какие-то свои мелодии, пить из пустых стаканов или слился поцелуем с подругой. А кому-то просто некуда и незачем идти, и в последнее время я начал задумываться: существует ли вообще какая-то принципиальная разница между первыми и вторыми, или это всего лишь разные стороны одного и того же одиночества?

Я бреду по рекам асфальтовых дорожек и парковок у домов навстречу своей судьбе. Серое небо исколото торчащими из крыш антеннами и разодрано проводами между многоэтажками. В воздухе пахнет осенью, хотя до неё вроде бы ещё очень и очень далеко. По крайней мере, раньше этот период последнего месяца лета казался бесконечным, но с возрастом время меняет свой размеренный шаг на нервный бег, поэтому жизнь становится обыденной: изо дня в день одно и то же, и они, каждый из них, каждый этот проклятый день, сливаются в какой-то единый День Сурка, разбавленный алкоголем, сексом и редкими короткими приключениями, вроде спасения совёнка из цепких лап смертельно агрессивных ворон, или двухнедельным странным путешествием в колыбель цивилизации, совершенно неожиданным и от того ещё более прекрасным.

Я сидел, ждал её на полосатой скамейке, наблюдая, как дети бегают за голубями, и выкуривая очередную сигарету. Раньше на тот же период времени мне хватало половины пачки, но теперь блок из десяти кончается за неделю. Я слишком много курю, слишком много пью и слишком мало сплю, и никаких оправданий вроде «ну, от меня же ушла жена» этому нет, потому что мой образ жизни опустившегося на дно человека действительно такой. Я сам это отлично понимаю. Только вот сделать с собой ничего не могу, будто из меня наружу рвётся кто-то другой, и только эти три вещи – наркотик, депрессант и бессонница – могут его сдержать. Хотя бы на время, на то время, пока немой вопрос повис в воздухе между нами и никакого решения ещё нет. По крайней мере, я его ещё не нашёл и отчаянно отказывался воспринимать намёки друзей. Бывших друзей.

Она пришла, ёжась от холода, в тонкой шерстяной кофте, которые я всегда ненавидел. Подобная одежда всегда напоминала мне о вязаных свитерах матери или бабушки, которые меня заставляли напяливать в школу, и они беспощадно кололись, и приходилось постоянно чесаться, будто у меня какие-нибудь блохи. Или вроде того. Да и друзья награждали меня смешками, мол, на нормальную одежду денег не хватает. Может, тогда и не хватало, но теперь их вдоволь – толстые пачки зеленоватых купюр американской мечты давно лежали на полке в шкафу, а чёрно-серебряная узорчатая карточка Visa Platinum позволяла купить любую брендовую шмотку, и далеко не одну за раз. Но нет, отчего-то эти вечно растянутые шерстяные кофты были её фетишем. Впрочем, у всех свои фетиши. Я – не исключение.

– Дай мне руку.

– Покажи, что там. – Я боялся увидеть что-то, связанное с нами. Помолвочное или обручальное кольцо, подаренную десяток лет назад подвеску в виде сердечка или ту, годовщинную. Серьги, в конце концов. Но в её ладони, которая когда-то, очень давно, сотни раз нежно касалась моей щеки, лежала серебряная цепочка с крестом. И вдруг в памяти вспыхнула другая картина, совершенно не связанная с ней самой, но с отчаянной попыткой её вернуть.

…

– У меня есть к тебе странный вопрос. – Мы спрятались в переулок, уходящий от набережных ночных клубов и баров с той, которая впервые за долгое время зацепила. Через несколько часов меня заберёт автобус, провезёт по извилистым дорогам этого острова-колыбели до аэропорта, и я её больше никогда не увижу.

– Валяй.

– У тебя когда-нибудь бывало такое, что ты понимала, что должна совершить какой-то поступок, который покажется остальным очень глупым и непонятным, но ты-то знала, что должна совершить его?

– Какая разница, что подумают остальные. Если считаешь, что что-то должен сделать – делай.

Я попытался было снять с шеи цепочку, но бутылка холодного чая в руке мешалась. Она вроде бы уже поняла и внимательно наблюдала за моими действиями с полуоткрытым ртом и удивлённым выражением лица и глаз, будто не веря и не понимая, как те самые «остальные».

– Подержи бутылку.

Замок цепочки поддался, той самой цепочки, за которой я ездил в разгаре очередной ссоры зимой, не говоря, куда я собираюсь и когда вернусь. У неё порвалась (ну как порвалась. Я сам порвал её в порыве ночной, спрятанной от других страсти.) её цепочка, а у меня – моя. И вот они, отремонтированные, ждут меня в ломбарде, но из-за какой-то очередной мелочи между нами выросла холодная каменная стена непонимания, и, похоже, именно в тот момент она вдруг испугалась, что однажды я уйду во мрак и уже не вернусь прежним. Но при этом она даже не пыталась меня удержать или остановить. Нет-нет, ей это не нужно было уже тогда. Уже тогда она понимала, что рано или поздно это случится. Кто-то из нас уйдёт и больше не вернётся, навеки искалеченный. Я тогда вернулся.

– Знаешь, как говорят: «Если хочешь что-то обрести, то нужно сначала что-то отдать». Или вроде того. Этот Стрелец был со мной почти 15 лет. Если увидимся ещё – отдашь. – И в тот момент я чётко осознавал, что мы больше не увидимся, и мою первую книгу ей передаст тот, кому я завещаю это сделать. Но реальность намного изощрённее и хитрее меня…

Ещё яркое, недавнее воспоминание погасло, и я опять вдыхаю затхлый подмосковный воздух и пялюсь в бледные краски унылого августа. Теперь она, попросив не перебивать её и ничего не отвечать (а я был настолько потрясён, что и не собирался), что-то мне говорит. Я смотрю на лежащие в ладони цепочку с крестиком и не верю в то, насколько дотошна бывает Вселенная в исполнении желаний. Бесчисленное количество раз за эти месяцы я обращался к млечной бездне, предлагая что угодно взамен, лишь бы она вернула мне мою старую жизнь, ну или, на худой конец, показала мне путь к новой. Но эта беспощадная сука взрывами комет в атмосфере под мой монотонный шёпот «верни её» на самом деле давала понять, что этого никогда не случится. И теперь, вместо тех вещей, что были со мной десятки лет, я получаю в ответ какой-то несчастный христианский символ и слышу какие-то слова, что когда-то ей помогло и мне поможет. Если ты, Бог, есть и если вдруг читаешь эти строки, то знай: однажды мы встретимся и ты за многое мне ответишь.