Артем Чурюкин - Война с самим собой: Дорога Снов

Она что-то говорила, вроде бы про того самого Бога, про веру, про гордость, про благодарность, про силу, про слабость, про «подумай о бабушке», но это потеряло всякий смысл. Я думал обо всём этом бесчисленное количество раз, я ждал этого монолога, я знал, что он произойдёт, я знал, что никакие мои слова и действия её уже не вернут, только не переставал надеяться. Я всё знал. Я знал всё.

И тут вдруг надежда умерла. Её просто больше не стало. Ни её, ни любви, ни веры. Я боковым зрением наблюдал, как она встала со скамейки, забрала их с собой и ушла от меня в последний раз, не оборачиваясь.

Кислорода предательски не хватает, а сердце слишком тяжело бьётся в груди. Я буквально чувствую, как оно яростно расталкивает остальные органы, пытаясь освободить место для очередных судорожных ударов. Трясущимися руками я несколько минут пытаюсь попасть ключом в замочную скважину, и пёс за дверью уже сомневается, его ли это хозяин вернулся с прогулки, в которую отказался его брать. Он заливается лаем и грозно порыкивает. Пусть он не самой большой, злобной и сильной породы, но, если придётся – он будет готов вцепиться острыми клыками в глотку и не отпускать, пока сопротивление не будет полностью подавлено, и после поединка останется только чьё-то бездыханное тело да растёкшаяся под ним лужа крови – его или его противника.

Ключи выскальзывают из трясущихся рук и с гулким звяканьем в пустом коридоре падают на кафельный пол. Пёс за стенкой затих. Выругавшись, я наклоняюсь за ними. Снова раздался треск лампы. Освещение на мгновение погасло, и в следующий миг напротив меня стоял кто-то, не настолько призрачный и бесформенный, как мои демоны, но очень даже живой, материальный и настоящий: потрёпанные кеды, изодранные концы шнурков выглядывают из-под слегка грязных штанин джинсов и спадают на пол. Я в ужасе отшатнулся, сам упал на пол, открыл рот в немом крике и уставился туда, где ещё секунду назад стоял кто-то. Но там было пусто, лишь в отвратительно-тёплом свете лампы плавали облачка взметённой мной пыли. Чёртово воображение опять играет со мной в свои больные игры.

Адреналин ударил в мозг, и колотилось уже не только сердце – зеленоватые вены на руках напряглись и подступили прямо к тонкой коже, нервно пульсировали. За ними судорогой свело все мышцы, руки уже не тряслись, но стали деревянными, негнущимися и очень тяжёлыми. Я подполз на коленках к ключам, быстро схватил их, резким движением с первого раза вставил в замок. Шок и прилив сил были настолько сильными, что на секунду мне показалось, будто ключ вошёл в щель не той стороной и повреждённый замок придётся менять. Ключ не поворачивался, как сильно я ни давил, и в конце концов, после очередной попытки, в побелевших от напряжения пальцах осталась только головка ключа, а его основание торчало в замке. В приступе злости я ударил по дверной ручке и, на удивление, она поддалась, и дверь открылась, и только в этот момент я вспомнил, что не закрывал дверь на замок.

Пёс забился в самый дальний угол комнаты, истерически скулил, подвывал и трясся от страха. Я сам начинал проникаться его страхом, пытаясь осознать, что происходит с ним, со мной, с моей жизнью, со всей этой грёбаной вселенной. Она рассыпается. За окном, за вечно закрытыми жалюзи – тьма. Позади меня – тоже, будто дверь моей квартиры ведёт теперь не в идиотский круглый коридор, в котором хоть кругами марафон бегай, но куда-то в пустоту. Нужно умыться. Нужно прийти в себя, взять себя в руки и осмыслить всё происходящее. Холодный металл оставшихся целыми ключей впивался в руку, тяжёлое серебро цепочки и креста – в другую, а кольцо на безымянном пальце пылало огнём и жгло кожу.

Даже не разуваясь, я прошёл в ванную, зажёг тусклый свет над зеркалом (всё никак не поменяю блок питания на более мощный) и посмотрел на своё отражение. Моё лицо выглядело каким-то чужим, постаревшим на десяток лет. Сальные волосы торчали в разные стороны, по лбу бежал ручеёк холодного пота, огибая ранние проступившие морщины, скулы выпирали из-за сжатых до боли в зубах челюстей, синяки висели под опухшими глазами, зрачки были расширены от ужаса настолько, что радужной оболочки почти не было видно, нижняя губа слегка дёргалась в уголке рта. Умыться. Нужно умыться. Я вывернул кран холодной воды до упора, набрал в ладони ледяной жидкости, наклонился и ударил ею в лицо. Ещё раз, и другой. Вода освежала, приводила в сознание и чувства, ласкала холодом.

Я выпрямился и снова вгляделся в зеркало. С другой стороны на меня смотрело моё лицо, только оно расплылось в злобной безумной улыбке, обнажая слегка кривоватые, желтушные зубы. Глаза сверкали, в их уголках появились морщины, а лоб, наоборот, разгладился. Стоило моргнуть – и на себя снова смотрю я. Но Я же, только другой, тот самый, из отражения, стоит немного позади, опершись о стену рядом с ванной, скрестив руки в замок, с чуть наклонённой головой, с лёгкой ухмылкой, наблюдающий за всем происходящим. Когда, когда моё воображение перестанет играть со мной в эти больные игры?

– Ты уже понимал, что я приду за тобой. – Собственный голос звучал не где-то внутри меня, а со стороны, как с диктофонной записи. Он был какой-то другой, какой-то чужой, но мой в то же время, и от этого ощущения мурашки побежали по коже.

– Кто ты?

– Я – это тот, кто займет твоё место, когда игра закончится.

– Я не позволю тебе. – Я сжал кулаки, готовый броситься на него, хотя даже не знал, кто он. В любом случае всё, выходящее из моей обезумевшей головы, стоит сразу же уничтожать, иначе будет хуже. Я думал об оружии, но почему-то оно не появлялось в моих руках, что странно: в моём сознании (а мы точно в моём сознании, пусть оно и так похоже на реальность) я всегда мог сделать что угодно и с кем угодно.

– Да неужели? Ну тогда попробуй мне помешать.

Я ринулся на него, но мигом очутился в тёмной комнате, в центре которой стоял дубовый круглый стол, а вокруг него сидело с десяток фигур. Они держали руки на столе, рядом с россыпями игл на любой вкус: тонкими и толстыми, длинными и короткими, прямыми и волнообразными. Их лица были надёжно спрятаны длинными капюшонами от света нависающей над центром стола лампы. В центре лежало освещённое тельце младенца. Его глаза были плотно закрыты, будто он ещё не мог разлепить век (хотя людские детёныши, в отличие от животных, видят сразу после рождения), из полуоткрытого рта вырывалось хриплое дыхание вперемежку с тяжёлыми стонами. Его непропорционально маленькие, но толстые ручки и ножки были все в синяках, кровоподтёках и с торчащими из них иглами. Даже из туловища торчали иглы. Он был весь истерзан болью, и непонятно, как до сих пор оставался жив.

Кто-то взял в руку игральный кубик – не обычный, с 6-ю гранями, а с куда большим количеством, и вместо точек, обозначающих выпавшее число, на гранях было что-то написано на каком-то неизвестном мне языке. Он или она – не разобрать, ведь даже руки были плотно скрыты грубыми кожаными перчатками, заползающими в рукава чёрного балахона – немного покрутил его в руке и бросил на стол. Кубик закувыркался, а тельце ребёнка содрогнулось, будто он понимал на уровне рефлексов, что последует за этим действием. Кубик остановился, и фигура, бросившая его, повернулась к другой и произнесла равнодушным женским голосом: «Твой ход». Видимо, с помощью этого кубика, количество граней которого, должно быть, совпадало с числом игроков, они передавали ходы в какой-то безумной извращённой игре, правил которой я опредёленно не хочу знать.