Мария Барышева - Коллекция

Кира пролистала страницы, чуть ли не разрывая их торопливыми, взбудораженными пальцами. Запись о браке, прописка — все совпадало. Но ведь дед ушел — много лет назад ушел, забрал свои вещи… как же он мог оставить паспорт?! Она схватилась за остальные документы — заводской пропуск, какие-то профсоюзные книжки, записи о взносах, сберкнижка — все те документы, которые неотрывно сопровождали человека в восьмидесятые годы. Но почему они здесь, ведь дед должен был забрать их с собой, он не мог уйти без документов!.. разве что если этот уход состоялся слишком внезапно. Нет, но ведь он же забрал свои вещи… отец говорил ей, что он забрал свои вещи… и приходя сюда, она действительно ничего не находила и даже его любимой трубки…

А что, если он никуда не ушел?

… многие из них не уезжали…

Кира вздрогнула, глядя на документы на своих коленях. Мысль, посетившая ее, была совершенно безумной… но разве вокруг нее в последнее время не творилось то же безумие? И ведь это он был тогда, на стене, его тень — черная, стоящая неподвижно и словно выжидающе, тогда как вокруг, проходя насквозь, блеклые серые тени воспроизводили жизни своих хозяев. Что если?..

Нет, невозможно! Так не бывает! Она ведь уже договорилась сама с собой считать стены этой квартиры — лишь неким устройством для хранения и воспроизведения зрительных образов — разве нет?!

Она без особого интереса взглянула на фотографии. Две сползли с ее коленей и лежали боком, прижатые к креслу, одна же лежала вся на виду. Лицо какой-то женщины — традиционно в профиль — светловолосой, миловидной и казавшейся удивительно домашней. Кира перевернула фотографию и прочла надпись, сделанную уже давно выученным наизусть почерком бабушки.

Пахомова Людмила Степановна.

Москва. 24.06 — 29.06. - 2003. П. Гр. Љ 2/6

Вот и думай, что хочешь! Уже не в первый раз она ломала голову, что значат эти гр. и п. Группа? Возможно. А «п.» что такое? И почему на одних фотографиях «п.», а на других «о.»? Да еще и на некоторых стоит это «опл.» — так и просится слово оплачено!

Только сегодня-то какое тебе дело до этих чертовых фотографий?!

Секундочку, а почему эти фотографии лежат отдельно от остальных?

Кира взяла с кресла две другие и задумчиво посмотрела на верхнюю — смеющаяся девчушка лет четырех — опять же в профиль, каштановые волосы заплетены в шесть аккуратных косичек и разукрашены яркими цветными заколками. Хорошенькая, как куколка. Кире невольно вспомнился голос Влады, когда-то, давным-давно произнесший то же самое. Уж не та ли это пропавшая семья, о которой она говорила? Кира перевернула фотографию. Пахомова Юлия Владимировна. Не может быть, чтобы и она… всего четыре года! Нужно будет попросить Егора, чтобы он обязательно поискал сведения о них…

Кира взяла последнюю фотографию, взглянула на нее и побелела. Куда-то вдруг исчез весь воздух, и в затылке больно стукнуло, словно кто-то от души хлопнул по нему тяжелой ледяной ладонью. Она отрицательно качнула головой, потом поднесла цветной квадратик так близко к глазам, что почти уткнулась в него лицом, уронила на пол и что-то пробормотала — беспомощный, болезненный, шелестящий звук.

Лицо на фотографии многое объясняло.

И отнимало тоже многое.

Кто-то сидел на одной из дворовых скамеек — Кира краем глаза увидела две темные тени, но не обратила на них внимания и пробежала мимо, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу. В кронах акаций шелестел ветер, где-то вдалеке лаяла собака, из распахнутых окон бормотали, пели и вскрикивали телевизоры. Все это доносилось до нее издалека, и даже звук собственных шагов и сминавшаяся под ними сухая трава были далекими. Ключи всполошено позвякивали на ее пальце.

Когда она оббежала соседний дом с торца, навстречу ей метнулась высокая тень, и в следующую секунду крепкие пальцы вцепились в ее плечи.

— Я же тебя просил! — зло прошипел Вадим. — Почему ты так, почему не предупредила?! Хочешь себя погубить?!

Кира заметила, что он не только не надел свои очки, с которыми не расставался на улице в любое время суток, но и выскочил босиком, в тренировочных штанах и легкой майке, совершенно не скрывавшей его отнюдь не стариковского телосложения. Даже в полумраке на его лице были отчетливо видны волнение и злость.

— Как ты узнал, что я иду сюда? — удивленно произнесла она.

— Увидел в окно… Что-то случилось? — его ладони переползли ей на спину, и Вадим склонился, заглядывая Кире в лицо. — Почему ты так дрожишь? — его взгляд начал стремительно ощупывать ее с ног до головы. — Ты ранена?

Он не столько спрашивал, сколько утверждал, и Кира снова удивилась, потом показала порезанный палец. Вадим хмыкнул, обнял ее за плечи и повел к своему подъезду. Его поведение так не совпадало с тем, что она думала… но нет, она не могла ошибаться.

Когда Князев запер дверь, Кира медленно прошла в комнату, ставшую уже такой привычной и, несмотря на ветхость и беспорядок, почти родной, и села на кровать, глядя на развевающиеся в открытом окне шторы. Вадим опустился рядом на пол и прижался щекой к ее подрагивающему колену, потом легко провел по нему ладонью — теплый, дружеский жест, напрочь лишенный сексуального подтекста.

— Тебе тяжело, я знаю, — тихо произнес он. — Останься, если хочешь. Принести тебе чаю или, может, лучше вина? Думаю, последнее было бы более кстати.

Кира покачала головой. Висевшие на ее указательном пальце ключи сорвались и тяжело звякнули об пол. Вадим взглянул на них, но не сделал попытки подобрать и подать ей.

— Ты даже ключей от моей квартиры боишься? Что ж, тебя можно понять, — ровно произнесла Кира и сжала зубы. Он поднялся и пересел на кровать, рядом с ней.

— Почему ты так говоришь?

Кира облизнула резко пересохшие губы, немного отодвинулась, вытащила из кармана джинсов чуть смявшиеся фотографии и положила их на кровать. Взгляд Вадима метнулся к верхней из них, на которой был запечатлен четкий профиль мужчины с аккуратной темной бородой и густыми, взлохмаченными, словно со сна, волосами. Они скрадывали, скрывали, меняли привычный облик, но не узнать его было невозможно. Князев сдвинул фотографию в сторону, глядя на две другие, и в его глазах зашевелилось что-то мучительное и вместе с тем досадливое.

— Мне очень жаль твою семью, — глухо сказала Кира.

— Мне тоже, — бледно отозвался он и встал, глядя на нее со странным выражением.

— Почему ты мне ничего не сказал?

Вадим покачал головой, потом наклонился, взял фотографии и переложил их на один из телевизоров. Отвернулся, сунув сжатые кулаки в карманы штанов и глядя в открытое окно.

— Наверное… теперь мне следует называть тебя «Владимир»? Во всяком случае, сейчас…

— Я Вадим, — сказал он, не оборачиваясь. — Вадим Князев. Владимир Пахомов давно умер, и о нем все забыли. Советую и тебе забыть.