Дженни Джонс - Голубое поместье

Наблюдавший Бирн отметил трудную паузу между словами, пробелы в понимании, пропасти в восприятии и то, что Алисия пряталась за ними. Объяснения рождали только новые вопросы.

Кейт поглядела вверх.

— Если ты так ненавидишь его, то почему бы и не обнародовать? Зачем ты хранишь все эти секреты?

— А кто мне поверит? Я как раз и являюсь единственной персоной, которая не может этого сделать: его разведенная жена, одинокая и разочарованная женщина. В те времена разводились не часто. Развод ставил на человеке определенную метку. К тому же Саймон — мой сын, понимаете. — Алисия говорила голосом ровным и лишенным эмоций. — Мой сын от Питера. Если я хотя бы наполовину понимаю планы Лайтоулера в отношении этого дома и живущих здесь женщин, то Саймон наверняка является их частью. Я сделала все, что могла. Я забрала сына у Питера, как только поняла суть моего бывшего мужа, но, возможно, и опоздала.

— Потому что он пьет и не может уехать отсюда? — снова спросил Бирн все еще мягким голосом.

— У меня не было выхода, — сказала она почти с гневом. — Рут находилась здесь , а она любит его, по крайней мере говорит так. К тому же, каким бы ни было проклятие , оно должно исполниться здесь. Поместье — место значительное; это точка приложения силы, опора… катализатор происходящего.

— Чушь, чепуха, злобная чушь… Ты — истеричная старуха, и ума у тебя ничуть не больше, чем у младенца! — вспыхнула Кейт, наконец вскочившая на ноги. Лицо ее покрылось пятнами от слез и гнева.

— Так ли? А почему твоя мать упала в обморок? Почему она так и не вышла замуж? Почему она ненавидит мужчин, Кейт? — Голос Алисии вновь сделался ледяным. — Тебе приходило это когда-нибудь в голову?

— Она совсем не ненавидит мужчин. Ты не права, ты совершенно неправа! Ты сама сказала, что она любит Саймона.

— Любит она Саймона или нет, это не имеет отношения к делу. Сама я вижу очень немного признаков этого. Ее привязывают к нему обязанность и вина. Подумай, кто такой Саймон. Он ведь тоже часть всего происходящего. Напрягись, Кейт. Саймон — сын Питера. А Питер Лайтоулер — сын Родерика Банньера. Проклятие наследуется, передается.

— Он твой сын! Как ты можешь говорить подобные вещи? — Кейт судорожно терла руку об руку.

— А почему, по-твоему, он пьет? Он пытается спрятаться от своей наследственности, пытается прогнать прошлое.

— Но если это верно, почему ты ничего не сказала? Почему ты не остановила его?

Снова молчание. Алисия глядела на свои руки.

— Вы еще не знали, так? — проговорил Бирн неторопливо. — Вы не были уверены в своей правоте?

Алисия посмотрела на него, и он понял истину. Она произнесла:

— Рут ненавидит Питера Лайтоулера. А книга Тома открыла еще одно насилие, предшествующее. И сам Том… — Она казалась собранной, холодной и элегантной, и лишь Бирн, сидевший возле нее, заметил, как дрогнули на мгновение ее руки.

— Книга Тома — это вымысел! Он все придумал! — с пылом проговорила Кейт.

— Нет, ее пишет сам дом, а не я.

На этот раз в наступившей тишине они услыхали голоса, звук далекого разговора.

Голоса перешли на крик, но слова было трудно понять.

В дальней комнате, которую Рут делила с Саймоном, послышались вопли.

А потом зазвонил телефон.

— Почему ты не осталась? Разве ты не хотела вновь выволочь на свет Божий повесть о моем бесчестном отце?

— Нет. Мне не хочется даже думать об этом. Все кончено. — Рут казалась отчаявшейся, почти серой от утомления. Она раздевалась и пальцы ее путались в одежде.

— Мне жаль наших гостей, — сказал Саймон. — Юного Лотарио (или же сойдемся на Лохинваре?), погруженного в свою книгу. Можно подумать, что до него их просто не умели писать. Ты понимаешь, что он собирается воспользоваться ею, а? И какое мутное прошлое капает из его блестящей прозы. Насилие, инцест и все прочее вылезет на свободу и примется кувыркаться и возиться под пристальным взглядом общества. Конечно, все это просто необходимо опубликовать.

— Но это же выдумка , он все сочиняет?

— Откуда ты знаешь? Ты читала?

Рут нетерпеливо качнула головой.

— Нет необходимости. С какой стати все это окажется правдой? Ему ничего не рассказывали. Записей не осталось, дневников нет. Это всего лишь слухи.

— Гнездящиеся в кирпичах этого дома, пролетающие сквозняком по его коридорам, комнатам… и не надо говорить мне, что ты ничего не ощущаешь.

— Нет. Я не знаю, о чем ты говоришь. Я не верю таким вещам.

— Даже если Тому еще не наговорили ничего такого, чем же, по-твоему, занята моя почтенная мать в этот самый момент?

— Она знает не все. — Хмурясь, Рут провела щеткой по волосам.

Саймон опустил руки на ее плечи, когда она села перед туалетным столиком, и произнес:

— Рут, дорогая, подумай. Алисия все раскрутит как ведьма, которой она и является; попытается добиться, чтобы ни одна унция греха, зла или горя не была забыта, прощена или потеряна.

— Ты настолько ненавидишь ее?

— Ненавижу? Нет, по крайней мере я так не думаю. Но она чертовски опасна.

— Она хочет узнать правду.

— Не надо говорить мне, что, по-твоему, все сразу исправится, когда каждый грязный шов окажется снаружи. Что вообще могут улучшить знания?

— Но что мы еще можем сделать? Как иначе жить дальше?

— Остается еще наш добрый друг Физекерли Бирн, притаившийся в коттедже в ожидании своего часа.

— Что ты имеешь в виду? — Рут наконец взглянула на него.

— Он добивается тебя, Рут. Или ты не заметила?

— Не говори ерунды.

— Любой нормальный человек уехал бы отсюда несколько дней назад. Что-то удерживает его здесь, я сомневаюсь, чтобы это было удовольствие от моего общества.

— О да, я нравлюсь ему, я согласна с тобой. Он из тех мужчин, которые любят защищать, хотят быть необходимыми. А я нуждаюсь в нем, и ты знаешь это.

— Он хочет трахнуть тебя.

Она встала и подошла к постели, не глядя на него.

— Какая разница, хочет или не хочет, — ответила она. — Все равно я слишком устала.

Со смехом Саймон опустился в постель возле нее.

— Вообще-то я бы предпочел, чтобы он убрался отсюда. Я не доверяю ему — этому безумно раздражающему медлительному голосу, этим взвешенным движениям.

— Он делает дело.

— Ну, пока что он не вставил тебе. — Как обычно, он повернулся к ней спиной. — Ты ведь не позволишь ему, так?

— Это называется собака на сене.

— Боже мой, Рут! Ты сама сказала, что очень устаешь.

— А ты всегда или слишком пьян, или слишком свихнулся, или в слишком большом унынии.

— Эти слова ты рассматриваешь как эротическое приглашение?

— Как ты знаешь, ничего хорошего у нас не выйдет. В настоящий момент я не испытываю к тебе никакой близости.

— Тогда выдай Физекерли Бирну его карточки. Отделайся от него.