Кирилл Кудряшов - Круги на воде

Раньше я думал, что это — предел моих возможностей. Что ни одна женщина не способна дать мне больше, чем неделя романтических отношений или три года едва ощутимых брачных уз…

— Не знаю… — ответил я Саше, — Наверное, да. Когда-то…

— В КОСе поговаривали, что ты женился на ней из-за денег ее отца.

— Деньги взял по любви, а жену — из-за денег? — подхватил я. Тревожный симптом. Уж если даже в мире, созданном по наброскам моего воображения считают, что на Томе я женился только из-за финансового положения ее папаши… — Нет. Это не про меня!

— Я всегда так думала… — сказал Саша, — Ты не такой.

Я не такой! А какой я? Как думает обо мне настоящая Саша, а не эта, фактически порожденная моим воображением? А не все ли равно, если рядом со мною, положив голову мне на плечо, сидит девушка моей мечты!

Я наклонился к ней и легонько коснулся своими губами ее губ. Это был даже не поцелуй — так, легкое прикосновение. Но в следующую секунду она ответила мне. Ответила настоящим поцелуем…

Моя рука скользнула с Сашиного плеча куда-то вниз, на талию…

— Потушить свечу? — шепотом спросил я, чтобы ненароком не спугнуть прекрасное мгновение.

— Не надо… — также шепотом ответила Саша, — Пусть горит!

Потом, когда мы с ней лежали на кровати, крепко обнявшись и наслаждаясь блаженной усталостью, разливающейся по телу, Саша, вдруг, сказала, чуть отстранившись от меня.

— А ведь возможно, что мы с тобой — последние люди на Земле!

— К чему ты это? — спросил я, точно знающий, что это действительно так.

— Ну… — она игриво улыбнулась мне в тусклом свете догорающей свечи, — К тому, что мы с тобой — как Адам и Ева, и, вроде как, наша прямая обязанность — заново заселить весь мир.

— Замучаешься! — меланхолично ответил я, — Те Адам и Ева были китайцами, а мы, русские, так размножаться не умеем!

— Нет, я уверена, что они тоже были русскими. Голые, из пищи — только яблоки, а думали, что в раю…

— Может быть… У нас с тобой, по крайней мере, запасы еды посолиднее будут!

— А может быть это и ест рай? — вдруг спросила Саша, — Может быть действительно не было никакого «Безмолвного Армагеддона»? Может быть просто мы тобой умерли, и попали в рай? В рай для нас двоих… Или… Или умерла одна я, а ты — мой глюк! Мой рай…

— Нет, Сашик… — ласково ответил я, — Это я умер! И это ты — мой рай. Я это точно знаю…

Это была идиллия! Это был мой рай, мой «отпуск», на манер Финчеровской «Игры» срежиссированный специально для меня. Я даже начал забывать о жуткой и, в то же время манящей грани миров, о ее черноте и темени мира, находящейся за ней. Три дня мы с Сашей жили, что называется, душа душу. Вместе смеялись над маленькими, писклявыми, и такими милыми цыплятами, живущими у нас в доме (выпускать их в курятник мы, пока, не решались — замерзнут на фиг!), вместе обустраивали свое новое жилище, еще дважды мотаясь в город (теперь уже вместе). Правда, на третью поездку я догадался зайти в магазин «Медтехника» и прихватить оттуда со склада радиометр, который тут же сообщил нам о радиации в 5 рентген/час. После чего в Медянск мы больше не наведывались, опасаясь что после таких экскурсий заселить всю Землю нам точно не удастся. Должно быть, произошла какая-то авария на местном заводе по производству урановых стержней для реакторов, что окончательно сделало Медянск абсолютно необитаемым.

Саша еще тешила себя надеждой встретить людей, но, кажется, все больше и больше свыкалась с мыслью о том, что если кто-то где-то и уцелел, подобно нам, то шанс встретиться с ним близок к нулю. Нет, меньше нуля!

Все было прекрасно… Прекрасны дни, проведенные вместе, прекрасны ночи, в которые мы тоже не расставались. Единственную сложность для меня представляло побриться так, чтобы рядом не было Саши. Впрочем, к подобным сложностям я привык уже давно… Представляю ее лицо, если бы она увидела, как мое отражение бреется в зеркале, брея ту же щеку и той же рукой, что и я…

Сейчас, оглядываясь назад, на те счастливые дни, я понимаю, что тогда я впервые в жизни по-настоящему влюбился. Это чувство не имело ничего общего с радостным азартом охотника, увидевшего прелестную девушку, которую он должен очаровать, или с радостью первой ночи вдвоем, когда ты понимаешь, что эта ночь скорее всего станет и последней.

Да, счастье перманентно, но иногда его миг может растянуться на часы или даже дни. Счастье — это не только когда ты одерживаешь очередную маленькую победу, но еще и когда ты понимаешь, что нужен кому-то.

Я всю жизнь боялся ответственности. Наверное поэтому даже в счастливые месяцы нашей жизни с Тамарой я всячески пресекал даже разговоры о ребенке. Я прекрасно понимал, что ребенок привяжет меня к дому гораздо крепче штампа в паспорте, и, потому, панически боялся этого. Я вообще боялся всего, что могло бы ограничить мою свободу, заставить взвалить на себя бремя ответственности… С Томой мы были каждый за себя, и никто не отвечал за действия другого.

Сейчас, находясь рядом с Сашей, я был счастлив от сознания того, что отныне я — часть чьей-то жизни. Что без меня ее жизнь будет другой а, быть может, и вовсе прервется в этом опасном и безлюдном мире.

Я гнал прочь любые мысли о своем прежнем доме. Мое второе «я» постоянно напоминало мне, что я не имею права задерживаться в зазеркалье, что этот мир нереален и, быть может, ненадежен… Что мой «отпуск» был задуман как временный, и делать его постоянным просто незачем…

Но я не думал об этом, надеясь, что через недельку-другую все образуется само собой… Наверное, в этом и заключается главная особенность русского менталитета — всегда надеяться на высшие силы, на то, что все «само собой» или «по щучьему велению, по моему хотению»… Не помню автора этих строк, но звучат они примерно так: «Как дева, забеременев, надеется, что все само собой спокойно рассосется»… Мой случай!

На четвертое утро после того памятного дня, когда я впервые увидел грань миров, и когда, быть может именно благодаря этому, впервые взглянул на Сашу другими глазами, идиллия рухнула!

Обычное ранее утро, уже ставшее привычным для нас. По негласной договоренности Саша отправилась в стайку, подоить корову (по той простой причине что меня эта рогатая зверюга к себе даже близко не подпускала), а я же занялся завтраком. Но перед этим, естественно, следовало умыться, и вообще привести себя в божеский вид, что я и намеревался сделать.

Я подошел к умывальнику, плеснул водой куда-то в направлении лица, и так и замер, с отвисшей челюстью, квадратными глазами и струйками воды, стекающими с физиономии. В небольшом зеркале, установленном напротив раковины, отражалось все, что находилось за моей спиной! Лестница, ведущая на второй этаж, ворох одежды, сваленный под ней на табуретку… Все, что угодно, кроме меня!