Валерий Иванов-Смоленский - Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер

Восемнадцать пар глаз уставились на новичка, вошедшего в узкую темную камеру, рассчитанную, первоначально, на четверых, и состоящую из сплошных двухъярусных нар с узким проходом. Выражение взглядов отличалось широким диапазоном — от безразличного до угрожающего.

И тотчас же, один из обладателей грозного взора, подскочил к пришельцу, обнаруживая своей позой откровенно недобрые намерения.

— Кто такой? — прорычал он коротко, а рука уже отвелась для хорошей затрещины новенькому.

Это было обычное начало процесса прописки нового заключенного в камеру — своеобразный обряд введения новичка в тюремное сообщество.

Однако тот ничуть не испугался. Лишь нескладная, с виду, фигура, привычно подобралась, выдавая своим положением опытного бойца. Нехитрое имущество было сброшено на первые попавшиеся нары, руки слегка согнулись в локтях и выжидающе замерли.

— Отхлынь, Бурый — лениво продребезжал внезапно преобразившийся новичок, — тебе и осталось то, всего ничего — не жилец, ты, уже фактически, сидел бы, да молился…

— Откуда ты меня… Я тебя первый раз вижу, гадом буду — ошарашенно пробормотал уголовник, пораженный, скорее, знанием, вновь пришедшим человеком его клички, нежели его пророчеством о скором своем конце.

Затем до него дошло и окончание сказанной фразы.

— Что ты тут гнусишь про какие-то молитвы, — угрожающе рявкнул он, вцепившись рукой в замызганный лацкан пиджачка незнакомца и пытаясь притянуть его к себе, — я те счас фанеру сломаю, фраерок шерстяной.

— Заткнись, баклан и слушай. Вертухаи за тобой придут сегодня вечером. А умрешь ты недалеко отсюда в подвале невзрачного домишки в Никольском переулке, — человек ничуть не качнулся и своей худой, но жилистой рукой легко оторвал руку уголовника.

— Ну, ты вошь парашная, за фуфло свое…

Но незнакомец продолжил, блеснув стеклышком пенсне от пучка полуденного солнца, проникшего украдкой в узкое грязное окошко, расположенное под потолком камеры.

— Не поможет тебе твоя хитрость. Вышка тебе уже вчера подписана за двоих, висевших на тебе покойников. Статья позволяет. Никто тебя уже слушать не будет. Остальные семь уже значения не имеют.

И, по тому, как обыденно это было сказано и по тому, как мертвенно побелел Бурый, имевший всегда и впрямь бурый цвет лица, сокамерники поняли, что пришелец говорит какую-то страшную правду.

Действительно, человек по кличке Бурый, уже судимый ранее за кражу, работал, до ареста, половым в трактире «Клязьменский» на Тишинском рынке столицы, совмещая обязанности официанта и уборщика. Подмечая, кто совсем уж опьянел, он выходил в ночь за незадачливым пьяницей и следовал за ним, дожидаясь удобного момента. Отойдя от трактира в безлюдное место, ловкий тать бил его кистенем по затылку, довольствуясь иногда весьма скудной добычей, в виде верхней одежды убитого и жалких денег, которых хватило бы лишь на опохмелку. Причем, если жертва еще дышала, он добивал ее, не из-за боязни, что его могут опознать, а в силу лишь гнусности своей кровожадной натуры.

Его задержала, на месте преступления, совершенно случайно, оперативная группа, спешившая к рынку для захвата залетного варшавского бандита и налетчика по кличке Шляхтич и наткнувшаяся по дороге на убийцу с кистенем, снимавшего овчинный полушубок с очередной жертвы. Всего же на его счету было девять подло убиенных невинных душ.

А хитрость, о которой заметил проницательный новичок, заключалась в том, что он пытался затянуть следствие путем постепенных признаний. Узнав от опытных сокамерников, что его все равно расстреляют и за одно убийство, с целью ограбления, этот отвратительный человечишко через месяц поведал следователю еще об одном убийстве и рассчитывал так протянуть, хотя бы с год, надеясь на побег или другие перемены, могущие спасти его подлую жизнь.

А пока, пристроился шестеркой к угловому камеры, старому вору в законе, по кличке Берест, производной от его фамилии Берестов. И продолжал проявлять свои низменные черты, вымещая не растраченную еще злобу на новеньких и других более слабых заключенных.

Но здесь не сошло. И вообще выходило, что он идет в расход, не дожив даже до завтрашнего утра. Он поверил странному незнакомцу сразу, уже только потому, что ни одна живая душа не знала и знать не могла об остальных его жертвах.

Меловой цвет, навечно забуревшего от природы, лица внезапно сникшего своего припотела, был подмечен и главарем здешнего камерного сообщества Берестом. Слыхал он и о страшном неприметном доме в Никольском переулке, где по ночам исполнялись смертные приговоры осужденным.

Ну-ка… Ну-ка… Ходь сюда, — матерый вор поманил к себе рукой поразившего всех своей осведомленностью, новичка, другой рукой стряхивая с соседней шконки вещи уже бывшей своей шестерки.

— Как твоя кликуха? — старый уголовник справедливо полагал, что человек, сумевший постоять за себя по прибытии в камеру, наверняка бывал в делах и имел кличку.

— Фагот, — коротко откликнулся длинный, присаживаясь на уголок освобожденной для него шконки.

— Из «музыкантов», видать… — опытнейший преступник успел разглядеть и длинные ловкие пальцы Фагота, вполне могущие принадлежать представителю уважаемого воровского сословия взломщиков сейфов, из которых наиболее искусные и ловкие звались «музыкантами».

— Вроде того, — легко согласился клетчатый пришелец.

На неопределенность ответа вор в законе не обиделся — в его среде не принято было публично признавать свою спецификацию и класс.

— Откуда знаешь про… — он кивнул в сторону окончательно потерянного Бурого, алебастровое лицо которого уже пошло багровыми пятнами, а руки тряслись мелкой, будто судорожной, дрожью.

— И впрямь свиданка светит ему с Черной Марусей?

— Дано мне, — вновь коротко и емко ответил назвавшийся Фаготом.

И опять старый законник не удивился. В своей, разлапистой бурными и, зачастую, удивительными событиями, жизни, он повидал многое и еще больше был наслышан.

Обычные карточные шулера, порой, демонстрировали такую ловкость рук и такие фокусы, что голова шла кругом и отказывалась воспринимать увиденное глазами. Чревовещатели, предсказатели, черные маги, гадалки были обыденными спутниками преступного мира. Не веря ни в бога, ни в черта, Берест верил в приметы, заговоры, амулеты и предсказания.

Спокойная уверенность Фагота пришлась ему по душе, располагала к себе и вселяла доверие к его магическим способностям.

— Что можешь сказать обо мне, — внезапно охрипшим голосом, перешедшем в шепот, спросил он, нагнувшись к самому уху Фагота, и властным жестом руки, отгоняя всех присутствующих к стальной, окрашенной в мрачный коричневый цвет, двери.