Валерий Иванов-Смоленский - Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер

— Все сказать?

— Нет, — по выражению глаз было видно, что с трудом, но решился вор, — только конец.

— Ты умрешь своей смертью во Всесоюзном Буре 17 февраля 1949 года, туберкулез.

— Не свистишь? — Берест и в самом деле болел туберкулезом, но считал, что залечил его.

Фагот лишь поправил средним пальцем сползающее от наклона головы пенсне.

— Каким было мое самое первое погоняло? И какой я был тогда подмасти? — быстро спросил вор, в котором навсегда был заложен принцип: не верить никогда и никому.

— «Шуруп». Форточник, — столь же мгновенный и краткий ответ последовал без раздумий.

Малолеткой Берестов действительно был щуплым и невероятно худым и использовался опытными ворами для краж из квартир, в которые тот проникал через форточки. Делалось это просто. Большинство форточек скреплялись по бокам металлическими косячками, которые, в свою очередь, крепились обычными шурупами.

Считалось, что человеку в маленькую оконную форточку все равно не пролезть, и так оно и было — ни один взрослый, даже самый тощий, не мог этого сделать. Но не тринадцатилетний худосочный мальчуган, который попросту вывинчивал отверткой шурупы, снимал косячки и разбирал форточку по частям, получая дополнительно к стеклу несколько сантиметров пространства, занимаемого деревянными щечками, окаймляющими стекло.

После этого маленький воришка пролазил внутрь и открывал взрослым сообщникам либо окно, либо, в зависимости от замка, дверь. При этом мальчишка страдал неистребимой страстью к шурупам, которые собирал и постоянно таскал в карманах, за что неоднократно был бит своими взрослыми соучастниками, так как шурупы были явными уликами в случае задержания, даже случайного. Оттого и появилась кличка Шуруп.

Конечно, обстоятельств этих за давностью лет знать никто не мог, и Берест почти уверовал в необычайный дар пришельца.

Фагот, тем временем, лихорадочно размышлял над своими последующими действиями. Безусловно, он мог избежать задержания. Но опергруппа появилась нежданно-негаданно, и зафиксировала неразлучную троицу, молва о которой еще совсем недавно гремела по Москве, а следы их пребывания и приметы были отражены в многочисленных следственных документах.

Похищенный ими в Иерусалиме Иисус из Назарета никак не должен быть связан с нашумевшими подвигами троицы, иначе это пахло фикцией и могло быть соединено с их прежними фокусами и заморочками, изрядно надоевшими местным стражам правопорядка, усмотревшим в них обычную мистификацию.

Необходимо установить контакт со следователем, который будет вести дело, изъять компрометирующие их документы и…

— А, что ты еще умеешь делать, — приставал въедливый Берест, — ну, фокусы, там, какие…

— Фокусы? — рассеянно повторил Фагот, — умею, конечно…

— Какие?

— Всякие… Карточные, например… С игральными костями…

— Ну, это любой шулер умеет. Что-нибудь необычное, покажи.

— Необычное? — Фагот одновременно строил в голове планы дальнейших действий и отвечал, как и положено, угловому камеры, — ну, являл чудеса, приходилось воду в вино превращать… Еще…

Дружный гогот прервал его откровения. Смеялись все. Даже Бурый перестал трястись и пытался изобразить улыбку, хотя и не понимал о чем идет речь, страдая о своем.

Во, дает, фуфлыжник! — молодой вор, по кличке Копна, со сбитым набок искривленным носом, мечтавший занять место припотела у Береста вместо Бурого, деланно закатывался громче всех, тыкая в сторону Фагота грязным пальцем с обгрызенным ногтем.

Новичок встал со шконки во весь свой нескладный рост и сделал шаг к насмешнику. Тот сразу изготовился к бою, подняв кулаки и ощерив выбитые местами зубы. Камера притихла. Угловой вмешиваться не спешил, ожидая с интересом за действиями новичка.

— Ты, понятия-то, соблюдай, — укоризненно сказал Фагот, — и за метлой следи.

Никто толком и не заметил, как легко взмахнулась снизу его левая рука, и большой палец затвердевшим сучком резко врезался в живот противника. Словесный обидчик икнул, согнулся, посинел лицом и стал хватать воздух своим ощеренным ртом. А затем рухнул в проход, перекатываясь и содрогаясь в конвульсиях.

— Ловко, — лишь одобрил старый вор, — и по понятиям.

— Так, что ты рассказывал нам про вино, — продолжил он, надеясь поймать таки новичка на слове.

— Могу превратить воду в вино, — упрямо повторил Фагот.

— Давай, покажи.

— Давайте воду.

Воды в камере ни у кого не было.

— В пять часов принесут кипяток, — напомнил Луговой, бывший комбриг, одетый в гимнастерку с сорванными знаками различия и сидевший по обвинению по статьям 58-1а (измена Родине) и 58–11 (контрреволюционная деятельность).

— Только, это… — спохватился вдруг Фагот, — я-то превращу, но пить никому нельзя…

— Это почему же? — в дело вступил сидевший на одной шконке с комбригом бывший директор меховой фабрики, арестованный за расхищение социалистической собственности, а заодно и по статье 58-7 (за вредительство) и ждавший уже суда.

— На то и вино, чтоб его пить, — подхватил Луговой и дернул кадыком, сглатывая набежавшую слюну.

— Я давал подписку, — удрученно сказал Фагот.

Камера взорвалась неприкрытым удивлением. Привстал с пола даже молодой вор, уже немного очухавшийся от полученного коварного тычка и пялясь на обидчика в явном непонимании.

— Какую подписку… Почему… Что за чепуха… — послышались разрозненные голоса.

— Когда получал кружку, ложку и полотенце, — пояснил ничуть не смутившийся Фагот, — я расписался на бланке с правилами тюремного режима, пунктом четырнадцатым которого категорически запрещено хождение на территории зоны любого спиртного.

В камере повисла недоуменная тишина.

Угловой, как и положено старшему, вновь не спешил высказать свое мнение по возникшему вопросу. Остальные попросту побаивались, оказавшегося опасным и скорым на расправу, новичка.

— Да, ты что, плетешь-то, — не выдержал, наконец, комбриг, — ты это серьезно или туфту гонишь?

— Вполне серьезно, — подтвердил Фагот свою приверженность закону, — Мессир раз и навсегда научил меня всегда неукоснительно соблюдать договор, если скрепил его своей подписью, а, особенно, кровью.

Тут уже заинтересовался и Берест, заинтригованный незнакомой кличкой, а, больше тем, с каким нескрываемым уважением произнес ее вновь прибывший арестант.

— Кто такой Мессир, — в голосе его звучало недоверие и скрытый сарказм, — что-то я не слыхал ничего про вора с таким погонялом.

— Ну-у-у… — протянул Фагот, явно подбирая определение, — … наш пахан, — наконец нашелся он.

Камера включилась в общую дискуссию, живо обсуждая, не западло ли выполнять предписания администрации тюрьмы, даже давая о чем-то подписку. И скоро пришла к общему выводу, что поскольку хозяин и его подчиненные сами каждодневно нарушают режим, а, иногда и беспредельничают по отношению к своим постояльцам, здешний же кум вообще подлюга из подлюг, то никаких договоренностей соблюдать не следует. Причем, для воров это было однозначно, бывшие же комбриг и директор вначале выражали осторожное сомнение.