Виктор Точинов - Сказки летучего мыша

В результате их трудов самодельный ларь с узорчатой оковкой по углам (настоящее произведение искусства девятнадцатого века, насколько мог судить Кравцов) соседствовал с аляповатым шифоньером, наверняка купленным во времена хрущевской оттепели. А под древнейший светильник – каганец – вместо полагавшейся деревянной лохани был подставлен красный пластиковый тазик.

Кравцов посмотрел на часы. Под землей они чуть больше часа… Отлично. Хватит времени осмотреть все эти шкафчики, ларчики, сундуки и этажерки, – и вернуться в условленный срок к Женьке. Вот только стоит включить освещение…

Через несколько минут в подземном жилище горели все имевшиеся в наличии осветительные приборы: потрескивала лучина в каганце, ровно светила керосиновая лампа антикварного вида, пылали пять восковых свечей в медном подсвечнике.

– Приступаем к обыску, молодые люди, – сказал господин писатель командным голосом.

– Что ищем? – деловито спросил Даня.

– В первую очередь план. Или карту, или схему всей этой подземной… Положи!!

Последнее слово адресовалось Пещернику. Тот уже сделал первую находку – новенький автомат ППШ, стоявший в углу. И (явно вознамерившись уложить всю их честную компанию рикошетящими от стен пулями) целился из него в настенный календарь, поздравляющий советских колхозников с новым, тысяча девятьсот тридцать четвертым годом.

– Уф-ф-ф, – облегченно вздохнул Кравцов, забирая у мальчишки опасную игрушку и отстыковывая от греха подальше диск с патронами.

Потом он увидел нацарапанные на прикладе инициалы: ФЦ. Вспомнил мимолетного персонажа очередной сказки Летучего Мыша – сержанта, убитого красноармейцем Вороном.

– Цымбалюк… Радист Цымбалюк… – медленно проговорил Кравцов вслух.

Всё подтверждалось. Всё до мелочей.

Документы покойный Ворон держал в небольшом сундучке, способном привести в восторг любого антиквара. Впрочем, вполне возможно, что как раз антиквар счел бы изящную вещицу новоделом, сотворенным неумехой, не знающим, как искусственно старить вещи – палисандровые доски еще хранили запах свежераспиленного дерева, шляпки медных гвоздей красновато поблескивали в свете пламени, не успев покрыться слоем окислов… Не успев за пару веков.

Бумаги, хранившиеся в сундучке, тоже казались новенькими. И лежали все вперемешку: облигации «золотого» займа и купчие начала прошлого века; справки, выданные сельхозкоммуной «Красная Славянка» в двадцатых и райсобесом в девяностых… Там же попадались фотографии – и старинные дагерротипы, выглядевшие вчера сделанными, и современные глянцевые снимки.

Мальчишки в изучении документов не участвовали. Азартно пересчитывали содержимое нескольких полотняных мешочков, туго набитых царскими золотыми империалами. Пожалуй, обеднели Вороны в канун революции не всерьез – преднамеренно и демонстративно. Неужели чуяли, что скоро у богатых в России начнется невеселая жизнь?

Отложив красноармейскую книжку рядового Ворона, Кравцов заинтересовался небольшим черным конвертом. Там лежал единственный старый снимок с фигурно обрезанными краями. Причем действительно старый – сеть тонких трещинок и пожелтевшая с изнанки бумага резко отличали его от прочего фотоархива. Наверняка большую часть времени фотография хранилась не здесь. Именно этим она привлекла внимание Кравцова.

…Парень и девушка стояли на беломраморной террасе, за их спинами открывался шикарный вид на крымскую гору Капет-Даг. Причем терраса явно была сделанной из дерева декорацией, а черноморский пейзаж – нарисованной картиной. Обычный антураж старинного фотоателье.

Гораздо интереснее оказались персонажи снимка. Парень в неловко сидящем пиджаке – наверняка лишь на праздники надеваемом – без сомнения Георгий Владимирович Ворон. Молодой, лет двадцать с небольшим. А девушка в простеньком ситцевом платье… Кравцов рассматривал ее и так, и этак – сомнений не было. Бабушка Лена… Его собственная бабушка по отцовской линии.

С нехорошим предчувствием он вчитался в надпись на обороте:

«Дорогому Жоре на память от любящей его Лены. 15 мая 1927 года».

Вот оно что… От любящей… В голове у Кравцова замелькали цифры, вычитаясь и складываясь. Результат получался однозначный.

Именно в двадцать седьмом году умер Кравцов-«Царь», отец Елены и прадед Леньки Кравцова. Месяц его смерти Кравцов-правнук не знал, но год помнил точно. Елена Кравцова после смерти отца уехала в Питер, где у нее и родился в марте следующего года сын Сергей… Причем отец мальчика никому не был известен… Больше детей у Елены не было.

У Сергея тоже родился сын, и тоже единственный (родился достаточно поздно, в сорок три года) – будущий писатель Леонид Кравцов. Между прочим, в семействе Воронов всегда рождались исключительно мальчики – по одному на поколение. И отцы их всегда были в изрядных годах.

Дорогому Жоре от любящей Лены… Ворон – отец Сергея Кравцова?

Похоже, именно так… Тогда понятна странная близость Ворона с отцом, понятен интерес старика к мальчишке Леньке… И можно предположить, почему у Георгия Владимировича не родилось больше детей. Род хранителей , заботливо пестуемый Тварью, не должен был прерываться – и в то же время тайна не должна была расползаться среди многих посвященных, передавалась строго от отца к сыну. Но с Жорой Вороном и Еленой Кравцовой отлаженная система дала осечку. Сергей, надо понимать, не прошел некую инициацию – и старый Ворон остался без наследника. А у Леонида, росшего вдали от Поповой горы и бывавшего в Спасовке лишь в летние месяцы, родилось уже двое детей… Причем первой родилась девочка.

Тогда становится объяснимым многое. Странное, двойственное отношение к Кравцову Твари и ее прислужников… «Федькино семя!» – бросил ему в лицо Ворон незадолго до своей смерти, бросил как плевок, как оскорбление… Доведенный до крайности дед поднял оружие на внука – и не смог выстрелить. Сердце не выдержало.

Сережка Ермаков… Зачатый на Чертовой Плешке сын Козыря и Наташки… Запасной вариант? Попытка начать новый род хранителей? Попытка, которую снайперским выстрелом оборвал хранитель прежний? Вполне возможно… Теперь не узнаешь, спросить не у кого. Точно так же не узнать, как далеко зашел Ворон в своих давних разговорах с Сергеем Кравцовым. Кравцов-отец, кстати, после выхода на пенсию остался жить в Москве. Ни разу за двенадцать лет не побывал в Спасовке и даже в Питере. И завещал, к удивлению родственников, кремировать свое тело…

Кравцов оглядел подземные хоромы, зацепившись взглядом за груду золота, от которой наконец-таки оторвались Даня с Пещерником.

«Значит, всё это – моё наследство. Ну и как прикажете вступать в права наследования? Подмахнуть кровью договор: душу в обмен на долгую жизнь и расположение живущей под землей Твари?»