Марк Фрост - Шесть мессий

Между тем Бендиго мерил шагами комнату, размахивая руками на манер рассерженной обезьяны. И чего это он так разбушевался?

— …Он не имел никакой законной причины отпускать меня! Я исполнил ту роль блестяще! Бле-стя-ще! Трактовка роли была позаимствована у Кина. Подлинное видение Шекспира! Это все проклятая зависть… Эдвин-Бут-уволил-меня-в- двадцать-шесть-завидуя-моему-гению-единолично-разрушил-мою-репутацию-помешав-моей-карьере-достичь-олимпийских-высот-что-всегда-было-моей-судьбой…

«Ну вот, опять завел свою волынку: так и спятить недолго. Что за наказание — смотреть, как выпускает пар старый клоун. Жаль, что в дополнение к его эпической самооценке у него нет и малой толики настоящего таланта. Впрочем, не будь у него мании величия, разве смог бы он так пыжиться? И уж если быть честной, мисс Разумница, то раз уж ты делишь с ним уборную в этом богом забытом Бьютте, штат Монтана, то стоит задаться простым вопросом: а больше ли пользы принес тебе твой хваленый здравый смысл, чем ему его пустые иллюзии? Да и где он бывает, этот здравый смысл, когда букетик, поднесенный каким-то воздыхателем-ковбоем из прерий, трогает тебя до слез?

Нечего ныть, подруга, может, твоя жизнь и не ахти, но зато это твоя жизнь. У тебя нет мужа, который велел бы тебе стирать и штопать его носки, нет орущих детей, карабкающихся по занавескам. Можно увидеть новые места. Познакомиться с новыми людьми. Всегда остается возможность встретиться где-то за поворотом с чем-то ярким и удивительным. И сколько девушек тешат себя этим каждое утро? “Торжество надежды над опытом” — после того как я отыграю все свои роли и на сцене, и в жизни, пусть эту фразу высекут на моей могильной плите».

Немецкие флажки на столиках. Немецкие песни, исполняемые в обеденном зале баварским оркестром. Немецкие вина, пиво и немецкая еда, подаваемая немецкими официантами, говорившими с пассажирами-немцами по-немецки.

«Дай им волю, они все устроят на германский лад, — подумал Дойл. — Взять хотя бы декор: прусские знамена, двуглавые орлы, геральдические щиты на стенах. Не хватает только портрета кайзера Вильгельма. Хорошо хоть добрые бюргеры Франкфурта и Мюнхена не воротили носы, когда мы, на свой юмористический лад, отплатили им такой же монетой: Иннес водрузил на стол собственноручно изготовленный “Юнион Джек”, [6] Шутливое название флага Великобритании. а я реквизировал в оркестре тубу и исполнил собственную инструментальную версию «Боже, храни королеву». Иннес, растрогавшись, даже похлопал меня по спине. Похоже, он почти гордился своим старшим братом. У меня потеплело на сердце. Если на то пошло, Иннес весь день сегодня вел себя вполне пристойно и секретарские обязанности исполнял быстро и эффективно. И о Пинкусе-Пиммеле с ужина даже не заикнулся. Может быть, мне пока рано ставить на пареньке крест».

Братская патриотическая контратака братьев взбодрила сердца немногих находившихся на борту англичан, и Дойл понял, что не стоило беспокоиться о том впечатлении, которое он произвел на немцев; он вообще находил их веселым, общительным народом, хотя порой подозревал, что если бы немец потерпел кораблекрушение и оказался один на необитаемом острове, то одичал бы довольно быстро. Но их аплодисменты после его выступления казались вполне искренними; улыбка тронула даже гранитное лицо капитана Хоффнера. Дойл подметил это не только у него, а вынес из опыта предыдущих путешествий: чем дальше люди оказывались в море, тем менее обременяло и сковывало их то, какими они были на суше.

Однако что же означал тот странный инцидент до ужина? Очевидная, хотя и приглушенная конфронтация близ мостика: капитан Хоффнер и два озабоченных молодых человека. Судя по выговору, американцы еврейского происхождения; они выражали пылкую озабоченность относительно безопасности на борту судна и местонахождения некоего предмета. Вроде бы книги. Еврей помоложе, с жидкой бороденкой и песочными усами, имел вид растерянный и даже напуганный. Тот, что постарше, заметил Дойла, и на его лице отразилась целая гамма переживаний — узнавание, ожидание, облегчение. Хоффнер держался учтиво, но напряженно, словно ему пытались что-то навязать. Он кивнул Дойлу, выждал, пока тот пройдет мимо, и лишь тогда, в нетерпеливом стремлении избавиться от навязанной проблемы, заговорил снова.

За ужином Дойл высматривал их в зале, но странная парочка так и не появилась, и лишь после окончания трапезы старший из них замаячил в холле перед кают-компанией. Вот он — стоит на цыпочках, вытягивает шею, силясь углядеть кого-то в расходящейся толпе.

«Неужели ищет меня?»

Но сейчас заниматься этим человеком некогда; он уже опоздал на вечернее представление.

У Софи Хиллз было большое, чувственное лицо и солидные манеры любимой нянюшки или супруги зеленщика. Невысокая, с сединой. Никаких уступок моде. Глаза ясные и настороженные. Рукопожатие твердое, как у адмирала. Она обходилась без корсета, как суфражистки, но в отличие от них вовсе не выказывала склонности к аффектации, эпатажу и высокопарным речам и, после того как ее представили Дойлу, начала свой сеанс в корабельной библиотеке так, словно это была встреча Уимблдонского клуба садоводов, расположившихся на пяти рядах стульев.

Здесь не было всего того, что казалось неотъемлемой частью любого спиритического сеанса: никто не вращал столики, люди не держались за руки, не трепетали в сумраке свечи. Мисс Хиллз сразу взялась за дело. Один стул был зарезервирован рядом с ней для миссис Сент-Джон, которая взяла на себя роль ведущей. Дойл занял место в первом ряду слева от них. Ни Иннеса, ни американского репортера не было видно; Дойл не сообщил об этом событии брату, и, очевидно, слух о нем не дошел до Пинкуса.

Он заметил, что рыжеволосый ирландский священник устроился позади него, чуть правее. Они не виделись со вчерашней встречи на верхней палубе и сейчас обменялись вежливыми кивками.

Миссис Сент-Джон предварила действо обычной преамбулой, позволяющей уклониться от ответственности за результат. Порой духи следуют собственным предпочтениям, их поведение по меньшей мере непредсказуемо, не всегда объяснимо, и уж, во всяком случае, истинность и даже разумность их высказываний решительно невозможно гарантировать.

— Духи могут быть столь же вздорны, упрямы и недалеки, как живые люди. Особенно наши ближайшие родственники.

Зазвучал добрый смех. Лед сломан. Ловко. Непринужденная атмосфера. Никаких дешевых эффектов, никакой показухи.

Пока.

Дойл огляделся по сторонам.

Молодой еврей — на миг их глаза встретились — скользнул на одно из немногих оставшихся мест.

«Ну а этому что нужно? Впрочем, это скоро выяснится. Постойте-ка: а что это еще за две фигуры позади того молодого человека? Иннес и чертов Пинкус в своей нелепой шляпе».