Марк Фрост - Шесть мессий

Сквозь стук колес пробивался мощный храп спавшего в трех футах от них Бендиго Римера.

— Выходит, священные книги похожи на эту субстанцию?

— Да. Слово Бога явлено на их страницах в словах, каковые есть образы, числа и звуки, и тот, кто берется за это с надлежащей подготовкой, может в конечном счете постичь сокровенный смысл. Бог говорит на одном конце, мы слышим на другом.

— Если это так, — спросила Эйлин, снова откусив от яблока, — почему никто не знает эту тайну?

— Люди не готовы. Человеку должно достичь высокой степени чистоты, прежде чем браться за постижение святых тайн, иначе заложенная в них мощь разорвет его в клочья, как ураган. Есть мудрое речение: чтобы вместить истину, нужен очень прочный сосуд.

Серебряная фляжка соскользнула со скамьи спящего Римера и с глухим стуком упала на пол у ног Штерна. Эйлин засунула фляжку обратно под мышку Бендиго, довольная, что сегодня вечером не пила; в последнее время она позволяла себе в смысле выпивки слишком много, и пора было завязывать. Женщина прислонилась головой к спинке сиденья; мягкое покачивание вагона и ровный, доброжелательный голос Штерна привели ее в состояние такого благостного умиротворения, какого она не могла припомнить.

— Традиционно именно такова была в каждой религии роль священнослужителей: помогать мужчинам и женщинам подготовиться к получению духовной информации из более высоких сфер.

— Единственное, что когда-либо делал мой священник, — это пытался запустить мне руку под юбку, — ляпнула Эйлин и тут же об этом пожалела.

— Что ж, это великое жизненное искушение. — Иаков совершенно не смутился. — Люди — существа двойственные и разделенные, пытающиеся совместить обе свои природы, духовную и животную. Вот почему я ношу вокруг пояса эту ленту, которая, к слову, называется гартел: она символически разделяет высокую и низкую части нашей природы и служит мне постоянным напоминанием о нашей непрекращающейся борьбе. Мы все, по-своему, пытаемся совершить тикун, то есть преодолеть разделение, примирить составляющие нашего двойственного естества. Каждый человек в ответе за свершение тикун в своей жизни, это его главный долг. Говорят, что, если людей, способных на это, наберется достаточно, настанет день, когда исцеление сделается возможным не только для отдельно взятой личности, но и для всего мира.

— Думаете, мир отпал от благодати? Мы все безнадежные грешники… и тому подобное?

— Ты англичанка?

— Господи, неужели это так бросается в глаза?

— Лишь самым восхитительным образом. Но позвольте спросить вас: сомневается ли ваша англиканская церковь в том, что человек — существо в высшей степени грешное и испорченное?

— Ни в коей мере. И мой опыт общения с мужчинами это подтверждает.

Иаков рассмеялся.

— Знаешь, большинство людей именно так к своей жизни и относятся. Они считают, что каким-то фундаментальным образом подвели или своего бога, или самих себя.

— И вы так думаете, мистер Штерн?

Штерн поднял на нее голубые, ясные, светящиеся истинной радостью глаза. Эйлин подумала о том, каким же привлекательным, должно быть, был он в молодости, и тут же решила, что, случись ей встретить его тогда, жизнь ее была бы чудесной.

— Разумеется, — продолжил Штерн, — о том, что люди существа печальные и надломленные, спорить не приходится. Оглядись по сторонам; не требуется особой прозорливости, чтобы понять: в нашем мире не все идет как должно. Да будь в нем совершенство, с чего бы людям делиться на два противоположных пола? Почему существуют различия, расовые и религиозные, общественные или племенные, порождающие взаимную ненависть, нередко доходящую до кровопролития? Похоже, что человек способен на самые невообразимые жестокости.

— Да. Все это совершенно безнадежно. — Эйлин мечтательно смотрела ему в глаза.

— Говорят, что в каждом творении создатель раскрывает свою личность; если так, творец этого мира сам должен быть страшно уязвленным, несовершенным существом. Может быть, именно этим мы напоминаем нашего бога. И если такой бог есть, он, безусловно, должен пребывать в изгнании с нами, страдая, как и мы, и изо всех сил, вместе с нами, проливая пот на пути к духовному совершенству. Тому пути, по которому все мы бредем, спотыкаясь и падая. История человечества свидетельствует о том, что, хоть она исполнена страдания и боли, существует несомненный прогресс, медленное, постепенное движение к свету — на иврите «свет» имеет то же самое нумерологическое значение, что и «тайна». Может быть, однажды мы все достигнем этого просветления.

Эйлин попыталась скрыть зевок. Иаков улыбнулся.

— Один из недостатков старения: ты думаешь, что теперь знаешь очень много важных вещей. Может, оно и так, но у всех остальных не хватает терпения тебя слушать.

— Да нет, все очень интересно, правда! — Эйлин тоже улыбнулась. — Просто долгое время у меня не было причины задумываться о таких вопросах.

— А у кого есть? Только у чокнутых стариков, которые запираются в своих подвалах с тысячами книг. Людям, живущим настоящей жизнью, думающим, как прокормить семью, это чуждо: где взять время, чтобы задуматься о природе страдания, когда само страдание отнимает так много времени?

— Вы замечательный, особенный человек, — сказала Эйлин.

— Это комплимент?

— Если хотите. Другой. Необычный. Не такой, как все.

— Да, это некоторые из моих выдающихся качеств, — рассмеялся Штерн.

— Что ж, они мне по вкусу, мистер Штерн. Вы чудесный, милый старик.

Штерн удовлетворенно вздохнул и посмотрел в окно: лунный свет отсвечивал от снежной шапки дальней вершины.

— Что ни говори, а мир вокруг нас удивителен и полон чудес, — произнес он. — Жаль, что мы недостаточно его ценим.

— Я думаю, что, когда случаются такие восхитительные моменты, мы просто не должны их упускать.

На лице Штерна появилось мечтательное выражение, оно осветилось внутренним светом, благодаря чему он словно помолодел.

— Не все потеряно. Не все разрушено. Нет никаких разделений. Нет дисгармонии. Все возвращается.

«Нет, это решительно невозможно, — подумала Эйлин, вдруг ощутив, как ускоряется биение ее сердца. — Это же просто нелепо!»

Однако она прислушалась к своим, слишком хорошо знакомым по опыту, ощущениям и вынуждена была признать, что при всей абсурдности дело, похоже, обстоит именно так.

Она начинала в него влюбляться.

Под аркой большого зала музея Метрополитен, представлявшего собой северный аванпост деловой цивилизации Пятой авеню, собралось избранное общество, состоящее из влиятельных вдовушек с пышными бюстами и сопровождающих их джентльменов. Сливки общества, именовавшие себя «Четыре сотни» (кто-то объяснил Дойлу, что именно такое количество гостей вмещает бальный зал миссис Вандербильт), воздавали честь выдающемуся гостю из Англии. При первом взгляде на это сборище богачей Дойл почувствовал некоторую неловкость, но ему доводилось неоднократно бывать на приемах у королевы, так что светскому этикету, всем расписанным, словно па в танце, действиям и движениям писатель выучился у настоящего мастера. Нужно повторить вслух имя того, кого вам представляют, пожать ему руку (если, конечно, вы не королева: для царственных особ этикет делает исключение), принять непременный комплимент со скромной сдержанностью, указывающей на абстрактное очарование новым знакомством, кратко поблагодарить и выразить надежду на встречу в будущем. Следующий, пожалуйста. Дома ему не раз приходилось исполнять подобный обряд, хотя здесь он, как и все прочее, с чем пришлось встретиться в первый день пребывания в Нью-Йорке, отличался колоссальным масштабом. К тому времени, когда волна желающих поприветствовать знаменитость лично несколько спала, ладонь Дойла отчаянно болела. Интересно, кто это внушил американским воротилам, что попытка сокрушить при рукопожатии кисть руки свидетельствует об искренности дружеских чувств?