Марк Фрост - Шесть мессий

Времени прочесть по умершему молитву у Канацзучи не нашлось. Сзади, замахиваясь дубинкой, на него налетел другой противник. Он нырнул, ударил ногой назад, перебросил нападавшего через себя, а когда тот тяжело рухнул наземь, крутанул ему руку, вывернув плечо из сустава. Завершил дело удар по переносице тем самым оружием, которым недавно размахивал громила: кость была вбита в мозг, и пронзительные вопли мгновенно стихли.

Японец огляделся по сторонам, мгновенно проанализировав обстановку. Хотя обитатели лагеря обладали значительным численным превосходством, они не оказали никакого сопротивления. Никто из других атакующих, слишком занятых расправой, пока не заметил ни его, ни нанесенного им урона. Еще больше стражников виднелось справа, между стоявшими на запасных путях вагонами; впереди полыхали лагерные хибары, за спиной протекала холодная коварная река.

Он был загнан в угол. В такой ситуации, при подавляющем численном превосходстве нападавших, существовала весьма высокая вероятность попадания в плен. Канацзучи выровнял дыхание, сохраняя бдительность, избавляясь от желаний и с каждым взвешенным выдохом изгоняя из тела страх.

Сосредоточенность принесла плоды: в районе водонапорной башни между группами нападавших наметилась брешь, проскочив которую можно удрать к железнодорожному мосту, ведущему на восток. Ему придется положиться на темноту и хаос, царящий в лагере, и, чтобы пересечь пятьдесят самых опасных ярдов, убрать с виду меч.

Когда на него бросился еще один «бык», Канацзучи присел, резко выпрямился под ним и, использовав инерцию бега, забросил его на горящую крышу; миг спустя тот с воплями, размахивая руками, выскочил из полыхавшей лачуги. Это отвлекло внимание нападавших, и Канацзучи, убрав «косца» в ножны и держа их на линии ног, направился в сторону водонапорной башни.

Денвер Боб так съежился под катушкой, что «быки» его не застукали, и поэтому оказался единственным человеком в лагере, наблюдавшим всю эпопею с китайцем от начала до конца. Впоследствии он неоднократно рассказывал эту историю собутыльникам. Она казалась невероятной, и его, наверное, обозвали бы в лицо записным вралем, несмотря на авторитет, но в подтверждение его слов на месте побоища остались тела семерых полицейских и головы двух наемников.

— Этот китаеза двигался так, словно был жидким, — любил повторять Денвер Боб, но это были всего лишь слова, которые далеко не в полной мере отражали увиденное, да и сам бродяга, признаться, плохо понял, чему именно стал свидетелем.

Китаец двигался спокойно, с удивительным изяществом и неспешностью, словно на прогулке в парке, в то время как все участники этого злобного нападения совершали резкие, неуклюжие, дерганые движения, и именно по контрасту с ними бросалась в глаза легкость и плавность его непринужденных шагов. «Быки» замечали этого спокойно идущего человека, когда он оказывался в футе от них, но едва успевали замахнуться дубинкой, как оказывались на земле с разбитыми лицами и переломанными конечностями. Впечатление было такое, словно он небрежно отмахивался от них, как от назойливых мух, совершая руками и ногами замысловатые, но не стоившие ему никаких усилий пассы, а порой, похоже, даже зависая в воздухе. И только когда он уже оказался на противоположном краю двора и двое преградивших ему путь наемников взялись за револьверы, произошло нечто ужасное и невероятное.

Неуловимым, плавным движением китаец выхватил из ножен меч, выписал им в воздухе петлю (отблески пламени сверкнули на клинке) — и головы обоих «быков» практически одновременно упали на землю, как спелые дыни.

Китаец побежал. Превратился в расплывчатую тень. Исчез.

Когда громилы увидели, какой след оставил он после себя, весь боевой дух вышел из этих «быков», как вода из дырявого бурдюка.

Пока налетчики занимались своими мертвецами, те из бродяг, которые еще волочили ноги, расползлись кто куда, унося свои узлы и обрывочные воспоминания о кошмаре, свидетелями которого они стали, — об истории, которой по прошествии времени, главным образом благодаря Денверу Бобу, суждено было стать преданием всего племени железнодорожных бродяг, легендой о человеке с мечом, спасшем лагерь в Юме.

Что же до пострадавшей стороны, то к утру следующего дня, после оценки случившегося, были отданы все необходимые распоряжения и начались поиски смертельно опасного китайца.

Нью-Йорк

Зажегшиеся яркие электрические огни подчеркнули протяженность бульвара и высветили суетливый карнавал большой улицы, оживленную толчею возле театров, баров, выставочных залов и особенно возле последней городской сенсации — пятицентовых салонов кинетоскопов, открывшихся по обе стороны Бродвея. Тут же сновали продавцы дешевых товаров; точильщики ножей высекали искры, вращая точильные камни; бряцали колокольчики на тележках старьевщиков; прогуливающаяся публика угощалась с лотков печеными яблоками, горячими сдобными булочками, приготовленными на пару моллюсками. Привлекательные молодые девушки предлагали початки горячей кукурузы — тут уж Иннес не устоял.

Одни завлекали публику, дуя в дудки, другие расхаживали, зажатые как сэндвичи, между большими рекламными плакатами, но в большинстве своем торговцы и зазывалы полагались на мощь своих легких.

Электрические трамваи со звоном двигались среди моря экипажей, пугая еще не привыкших к этому современному, доступному и удобному виду транспорта лошадей. Двухэтажные омнибусы везли туристов, искавших впечатлений в лабиринте городских улиц, где за каждым поворотом поджидало что-то интересное. А какое удивительное разнообразие человеческих типов! Цыгане в беретах и ярких шейных платках, шулеры и мошенники, ищущие возможности опустошить карманы простофиль, местные громилы, фланирующие в полосатых свитерах и широкополых шляпах. Прихорашивавшиеся щеголи в костюмах из шотландки, жемчужно-серых котелках и гетрах в тон прогуливались под руку с кокетливыми красотками, незанятые проститутки угощались джином или пивом, патрульные копы-ирландцы постукивали дубинками о тротуар. Призывно грохотали барабаны Армии спасения. Сутенеры, пьянчужки, мальчишки-газетчики, уличные фокусники, торгующие сигарами китайцы… кого здесь только не было!

— Можешь представить себе, Артур? — восторженно воскликнул Иннес. — Десять часов вечера, а улицы полны жизни! Видел ли ты что-нибудь подобное?

Дойл посмотрел на Иннеса, глазеющего на этот парад, ощутив прилив покровительственной любви к чудесному простодушию и оптимизму брата. Вправе ли он подвергать эти дивные качества испытанию, увлекая молодого человека дальше по тому опасному пути, на который ступил сам? До сих пор он и словом не обмолвился Иннесу о Джеке Спарксе или о том, что им довелось изведать вместе, даже после того, как Джек вновь объявился на корабле. Правильно ли подвергать Иннеса риску, к которому Джек относился как к рутине? Более того, имея серьезные обязательства, семейные и профессиональные, Дойл не мог не задуматься о том, имеет ли на это право он сам.