Александр Галиновский - КОЖА.Коллекция рассказов

Она больше не включалась сама. В течение дня я кругами ходил возле стола, разглядывая находку и примеряясь, с какой стороны к ней лучше подобраться. Наконец я повернул ручку включения. Ничего не произошло. Даже лампочка не зажглась. Злой на себя за собственную глупость, я изо всех сил хлопнул по черному корпусу рукой. В этот момент произошло нечто странное — из динамика раздался шум, на это раз более резкий, более «осмысленный», что ли. Высокий визг, который сопровождает удачную волну, когда настраиваешь частоту радио. Не знаю, готов ли я был услышать человеческий голос, но воспринял это совершенной спокойно.

Сквозь шум и помехи пробилось несколько совершенно отчетливых слов. «Отчетливых» в том плане, что я мог расслышать человеческую речь. Тем не менее, смысл слов разобрать не удалось.

Подхватив с пола наушник, я прижал его к уху. Громкости не хватало, и я открутил ручку до предела. В сплошном хаосе помех трудно было разобрать хоть что-то. Мне показалось, будто я слышал человеческий голос — ну и что? После пяти минут шума, прослушанного на повышенной громкости, почудиться могло что угодно.

Я уже собирался бросить это занятие и вышвырнуть радиостанцию на помойку (в лучшем случае ее ждало возвращение на чердак), как вдруг слово, — первое четкое слово — донеслось до моего слуха сквозь сплошную стену помех и искажений:

«крафте…».

Это было сказано так четко, так разборчиво и так неожиданно, что я буквально подскочил на месте. Наушник выпал из моей руки и загрохотал по полу.

Невероятно! Радиостанция не только работала, она ПРИНИМАЛА!

Бросив быстрый взгляд на циферблат, я запомнил транслирующую частоту, а затем вновь взял наушник в руки. Минуту или другую шум не менялся. Затем я смог разобрать еще одну фразу, которая донеслась до моего слуха сквозь многочисленные помехи:

«але… зинд. коммен».

Не выпуская наушника из рук, я откопал в груде бумаги на полу чистый лист, взял ручку и тут же записал услышанное.

Давным-давно я читал о таком явлении, как затерянные радиосигналы. Конечно, всю жизнь я был убежден, что это вымысел — как в книгах Айзека Азимова или Дина Кунца, где выдумка всегда имеет научную подоплеку, но теперь… я пожалел о том, что подробнее не изучил эту проблему. Несколько заметок в журналах типа «Юный техник» и «Очевидное — невероятное» не могли компенсировать пробела в знаниях.

Следующая пауза была намного дольше предыдущей. Моя рука успела затечь, пока я прижимал ей наушник, и вот — о Бог! я услышал это так, словно говоривший находился где-то рядом:

«гератен. н айн. зунг браух. н»

Наушник выпал у меня из руки и разлетелся на кусочки. Радиостанция тут же умолкла. Мне не нужен был словарь немецкого языка, чтобы понять о чем велась речь. Подмога, окружение, противник … Это была военная радиопередача, сигнал с войны, которая завершилась полвека назад! Те, кто передавал это, были немцами — теми самыми, которые погибли давным-давно, еще до моего рождения. Но этого просто не могло быть! Листок с написанными на нем фразами все еще находился у меня в руках, и я глазел на размашистые строчки текста, написанного мой же рукою, как на послание из иного мира.

Таким оно и было.

Я постарался унять дрожь. Для этого срочно нужно было выпить.

Еще несколько бутылок водки осталось в шкафу. Я быстрым шагом преодолел комнату, распахнул шкаф, взял стакан и налил прозрачной жидкости на два пальца. Руки у меня дрожали как у испытанного алкоголика — но не от желания выпить, а от страха. Спиртное обожгло горло, но почти сразу же тепло, растекшееся внутри, успокоило нервы.

Отсюда открывался вид на комнату, где на столе стояло радио. Черная каракатица молчаливо взирала на меня со своего места, ни одна из лампочек на корпусе не горела. Внезапно меня посетило странное желание — разбить радио. Некоторое время я еле сдерживал ненависть, клокотавшую внутри — алкоголь впустил в мою кровь достаточное количество адреналина для того, чтобы разнести не только радиостанцию, но и весь дом в придачу. Затем буйство потихоньку отступило.

Единственная мысль, верная и четкая, завладела моим разумом. Ведь радиостанция была довольно увесистой штукой, так? Я сам, спуская ее с чердака, чуть не надорвался. Значит, отец, будучи ребенком, не мог один притащить ее из лесу. Ему кто-то помогал. Двое, может быть трое мальчишек вполне могут нести такую тяжесть не один километр, отдыхая и поочередно сменяя уставшие руки. Вполне возможно — мой дядя, брат отца, мог знать что-нибудь. В детстве они с отцом были неразлучны — росли вместе, учились в одном классе, даже на свидания ходили вдвоем. Говорили, что если одного из братьев кто-нибудь обижал, другой немедленно вооружался и мстил обидчику.

Дядя Михаил до сих пор жил в деревне. Это было очень кстати, поскольку старик мог просто показать то место, где они нашли радиостанцию.

Словно опасаясь, что с дядькой что-нибудь (не дай Бог!) случиться, пока я буду раскачиваться и собираться, я сорвался с места и выбежал на улицу. Жаркое полуженное солнце палило, как в аду. Местные жители давно попрятались кто куда: кто валялся дома на печи, кто отправился к реке. В это время года в деревню наезжает много городских, так что немудрено, если пляж на Черное речке завален до отказа.

Меня встретили лаем соседские собаки. Людей на улице практически видно не было, только какая-то бабка выглянула из окна напротив и тут же задернула шторы.

Пути было минут десять, и вот уже вскоре я стоял у дома дядьки. Это была ужасная развалюха со съехавшим до половины шифером и облупившейся во многих местах краской.

На стук никто не вышел. Я постучал громче и заодно громыхнул несколько раз калиткой.

— Кто там еще?

Это был голос дяди Михая.

Я назвался.

Несколько минут стояла тишина, никто не выходил. Затем дверь дома открылась и показалось давно не бритое старческое лицо. Глаза, заплывшие пудовыми мешками, судорожно моргали на ярком дневном свету.

Я вошел во двор. На меня тут же бросилась дворняга, по возрасту похоже ровесница старика.

Михай так и остался стоять на крыльце. Меня он вроде бы узнал, но я в этом не был уверен. Племянник, приехавший повидать родственников впервые за десять лет, не может претендовать на то, чтобы его принимали как родного.

Я боялся, что мои расспросы про старую немецкую рацию могут показаться Михаю необычными, и более того — сумасшедшими. Ну, скажите на милость, с чего вдруг племяннику заявляться вот так и интересоваться всякими глупостями? Поэтому, когда подслеповатый дядька подошел ближе и приветствовал меня (к слову, без особого энтузиазма), я начал разговор издалека. Старик прервал меня движением руки.