Владимир Границын - Линия Крови

Комиссар хрипло рассмеялся. Смех его походил на карканье ворона.

- Вы не понимаете, - сделал попытку объяснить Берштейн. – Дело в том, что эти, э-э… отродья действительно пьют человеческую кровь. Самым натуральным образом. Город охвачен паникой. Этот туман, отсутствие связи – все это непосредственно связано с их деятельностью. Колдовством, если хотите. И защититься можно только при поддержке церкви. Они боятся креста, святой воды. Из винтовки их убить невозможно, зато можно уничтожить при помощи осинового кола…

- Бросьте, - комиссар махнул рукой. – Прекратите нести ахинею. Вы напуганы, в панике. Понять вас можно, хотя… - он покачал головой. – «Колдовство» – и это говорит секретарь партийной организации. Стыдно, товарищ. И защищаться мы ни от кого не намерены. Пусть защищаются они.

Пролетарский кулак опустился на стол решительно, будто печать поставил.

- А насчет винтовки – это мы поглядим, можно их убить или нельзя. Я с тысяча девятьсот пятого воюю, и ни разу еще не видел такого упыря, которого бы пуля не взяла.

Он снова пронзительно, каркающе засмеялся.

Первая же поисково-карательная экспедиция ЧОНовцев – в окрестности села Дмитриевское – закончилась провалом. Это был разгром.

Слова Берштейна подтвердились – пули прОклятых тварей не брали. Более того – многие бойцы в бою впали в ступор. Лошади обезумели. Они шарахались из стороны в сторону, сбрасывали седоков, топтали попадавших под копыта людей.

Пространство вокруг наполнили истошные, полные безумия вопли терзаемых солдат. Дикое конское ржание. Торжествующие вопли упырей. Хруст, чавканье, звуки ударов.

И самое страшное – все это происходило днем. Хотя назвать это «днем» можно было, только сверившись с хронометром – хмарь вокруг стояла такая, что больше было похоже на ночь.

В завершение кровавой бойни, словно в наказание за неверие, Аркадию довелось столкнуться с Черным графом лицом к лицу. Молодой командир увидел, как над головами немногих еще удерживающихся в седлах всадников мелькнула огромная черная тень. Первым впечатлением было, будто пролетела гигантская летучая мышь. И сразу, практически в то же мгновение, летучая мышь в его сознании превратилась в человека. Нет. В некое существо, на человека лишь похожее. Кошмарное создание подлетело прямиком к Аркадию. Зависло перед ним в вертикальном положении. Ноги существа, укрытые в складках широкого плаща, находились при этом в метре от земли. Аркадий долго потом не мог избавиться от видЕния мертвенно-бледного лика, кровавой линии губ и, сверкнувших на их фоне белизной, ряда крепких зубов с непомерно длинными клыками. Но главное, что преследовало молодого большевика еще долгие годы, - это глаза вампира. Два бездонных колодца мрака, затягивающие, как в воронку.

Опомнился Аркадий Одежкин только в Зареченске. Он пришел в себя в полутемном бараке при той самой Фибровой фабрике, что их отряду выделили под расположение. Аркадий лежал в отдельной комнатушке на жестком топчане, накрытый полушубком. Очнувшись, он долго продолжал лежать не шевелясь. Потом, еще с трудом соображая, сел. Кошмарные воспоминания заполняли его сознание, стесняли дыхание, заставляли сердце бешено колотиться. Аркадий провел ладонью по лбу.

«Что за черт?!»

Выступившие крупные капли пота были ледяными. Перед глазами вновь встал призрак Вампира. Аркадий помотал головой, пытаясь отогнать жуткое видение, и в тот же миг с ужасом осознал до конца – все случившееся не ночной кошмар.

«Это было на самом деле!»

Одежкин сдавленно застонал. В левой стороне груди под ребра будто вонзили иглу, пришлось затаить дыхание. Медленно растирая область сердца ладонью, осторожно выдохнул. А вдохнуть не смог. Сознание захлестнула волна страха.

«Господи, что это?! Сердце? Вот уж не думал…»

С минуту Аркадий сидел не шевелясь, напугано прислушиваясь к ощущениям. Наконец боль отпустила. Аркадий опасливо вдохнул. Выдохнул.

«Ф-фу!»

Одежкин сделал несколько глубоких вдохов. Встал. Прошел к холодно синеющему окошку. Глянул на улицу.

«Не поймешь, ночь сейчас или день»

Аркадий прислонился к стылому стеклу лбом. Силился вспомнить, почему остался в живых и как очутился в городе, но не мог. Помнил лишь, как между ним и кровососом выросли два бойца из его конвоя – братья Коршуновы. Братья из казаков, рубаки лихие. Не подвели в тяжкий миг. А комиссар еще относился к ним с таким большим подозрением.

«Комиссар…»

Позвоночник молодого командира сковало льдом. Он вспомнил тело в кожаном пальто, над которым склонились кровососы.

Одежкин застонал громче. Развернулся и, шатаясь, словно пьяный, двинулся к выходу. За дверью он обнаружил растянувшегося на лавке бойца в коротком полушубке. Едва дверь отворилась, тот распахнул глаза. Одновременно руки его нашли припасенную шашку – правая ладонь легла на эфес, левая обхватила ножны. Узнав командира, боец шашку выпустил, медленно поднялся. Аркадий узнал в нем старшего из Коршуновых – Михея.

- Михей, - хрипло позвал он. – Михей, что сейчас, утро или вечер?

- Утро, Аркадий Петрович, - приглушенным басом ответил казак.

- Ты чего здесь? А брат твой где? Григорий его зовут?

Аркадий не узнал собственного голоса, и дело было не в хрипоте, - будто кто-то чужой, незнакомый говорил сейчас с казаком.

- Григорий, - с тяжким вздохом подтвердил тот.

- Где он?

Казак отвел глаза, скрипнул зубами.

- Ну? Что молчишь? Где брат-то?

- Нет больше Гришки, - нехотя проговорил Михей. - Там остался.

И смачно добавил:

- Дурак!

- Погиб? Так почему дурак? Не повезло, с любым может случиться…

- С любым да не с любым, - сверкнул глазами казак.

- Как это?

Боец не ответил.

- Вот что, Михей, зайди-ка сюда.

Одежкин попятился, вернулся в комнатушку. В полумраке нашарил на столе спички, запалил фитиль стоящей тут же керосиновой лампы.

Рослый Михей мрачной громадой стоял в дверном проеме.

- Заходи, сядь, - позвал Аркадий, опускаясь на топчан.

Голос его оставался непривычно глухим.

Дождавшись, когда казак усядется с ним рядом, Одежкин спросил:

- Расскажи, чем все кончилось? Я не помню ни хрена… ТЫ меня вытащил?

- Я.

- А брат как погиб? Вроде вы вместе были…

- Вместе.

Михей отвечал односложно, словно бы через силу, но потом его прорвало:

- Дурак Гришка. Говорил я ему, да молодым рази втемяшишь? Э-эх! – рука казака в отчаянном жесте рухнула вниз. – Вот ты тоже, Петрович, в Бога ведь не веришь?

- Не верю, - подтвердил Одежкин.

- А я верю, - повысив голос, внятно и даже торжественно произнес Михей. – Верю, потому и жив остался и тебя, Аркадий Петрович, от погибели оборонил. Или ты думаешь, деды наши дураки были, что тыщу лет за Христа держались?