Светлана Крушина - Пока смерть не заберет меня

— Ага, — согласился я. — Глупость тоже не лечится.

Глаза его тут же ожили и опасно блеснули; Алан чуть приподнялся:

— Помолчи! Тебе все мало? Ждешь, чтобы я тебя избил?

— Ну, если вам станет от этого легче…

Так! Я прикусил язык. Кажется, кто-то собирался не провоцировать Алана?

Но он и бровью не повел. Было у него на уме что-то, достаточно важное, чтобы не отвлекаться на глупые ребяческие подначки.

— До сих пор я старался не очень ограничивать твою свободу. Но излишняя самостоятельность не пошла тебе на пользу. Ты совсем распустился, мой мальчик, — Алан сокрушенно покачал головой. — Ни во что не ставишь своего хозяина, нарушаешь даже прямые приказы… Больше так продолжаться не может. С этого дня я намерен держать тебя на коротком поводке.

— В каком смысле? — ха, если то, что было раньше, он называет практически неограниченной свободой, то что же меня ждет в будущем? Следовало бы обеспокоиться, но я не чувствовал ничего, кроме усталости.

— В прямом, — Алан сел, спустив ноги на пол, и теперь наши лица оказались прямо друг напротив друга. Я смотрел в его темное острое лицо и размышлял, зачем вообще нужны все эти трудности. Если бы Алан повел себя иначе, продолжал бы держаться со мной, как в начале нашего знакомства, я бы привязался к нему и, может быть, даже полюбил бы. А те люди, кого я люблю, имеют на меня очень сильное влияние, ради них я готов на многое. Алану было бы очень легко добиться от меня чего угодно. Но он почему-то выбрал другой путь… не пряника, но кнута.

— Будешь все время оставаться у меня перед глазами. Ни шагу в сторону, никакого уединения, никакой самодеятельности, — сообщил Алан.

— Что, и в уборную с вами? — поинтересовался я.

— Да, — отрезал он. — Спать, есть, трахаться — все со мной.

— По поводу последнего — не дождетесь, — окрысился я.

— Кто тебя будет спрашивать?

Действительно, кто? Меня пробил холодный пот. Если он еще раз проделает это… я знал, что меня это сломает. Знал ли Алан? Я наделся, что нет. Еще я надеялся, что он все же имел в виду не то, о чем я подумал, а всего-навсего постельные забавы "на троих".

— Кстати, советую тебе собрать вещи — жить ты будешь у меня.

Это было совсем уже неожиданно.

— А как же моя работа?

— Найдем другую, — безмятежно ответил Алан.

Я угрюмо промолчал. Возражать не имело смысла. Все равно я теперь был таким уставшим, что непременно потерпел бы неудачу.

Протянув руку, Алан отвел с моего лица несколько прядей волос. От его прикосновения я дернулся, как укушенный. Он засмеялся и легонько шлепнул меня по щеке.

— Ну, ну, не смотри так обреченно! По твоему лицу можно подумать, что ты готовишься принять бог знает какие муки. Ты подумай только, как замечательно это будет — заживем маленькой счастливой семьей: ты, я и Аврора! — он закинул на голову руки и улыбнулся странной мечтательной улыбкой, даже глаза прикрыл, будто впрямь предвкушал какое-то особенное удовольствие.

И словно в ответ на его заявление голос Авроры прокричал с кухни:

— Мальчики, идите обедать!

С того дня и на целых два месяца я превратился как бы в тень Алана. Трудно представить, сколько сил он тратил на то, чтобы и днем и ночью удерживать меня возле себя — а я то и дело начинал трепыхаться, заявляя свои права на личную свободу. Но, по крайней мере, я не испытывал такого жесткого давления, как раньше. Алан удовлетворялся тем, что я просто постоянно находился рядом с ним.

Это тоже было не очень приятно, а временами — так и просто отвратительно. Наблюдать за развлечениями хозяина, не принимая в них участия лично, — это хоть и было меньшее из зол, но все-таки зло. Чего я только не насмотрелся! даже рассказывать не хочется. Я обнаружил, что видел еще далеко не все…

Если мы шли в клуб, ночь оказывалась наполнена сексом до краев. Те, кто приближался к Алану, ощущали исходящие от него волны личной силы, перемешанной с ароматом дорогого одеколона и откровенного сексуального желания. Вокруг Алана вилось множество женщин… несколько меньше — мужчин, и все жаждали его как партнера в постели. Ему оставалось только выбирать. Он и выбирал, пробуя различные комбинации. От участия в некоторых из них мне удавалось отвертеться, от других — нет. Я по-прежнему чувствовал себя шлюхой, которую сдают на ночь друзьям-приятелям. Многие женщины почему-то находили пикантной мою женственную внешность; одного Алана им было мало, и они настаивали, чтобы я к ним присоединился. Вероятно, им нравился контраст, который мы с Аланом составляли и внешностью, и поведением. Уступая их просьбам, Алан силой затаскивал меня в постель. То есть не физической силой, вы понимаете, а своей властью хозяина. А мне по-прежнему казалось извращением обладание вдвоем одной женщиной; к тому же при таком положении никак не обойтись было без случайных касаний — и каждый раз, когда Алан задевал меня, я вздрагивал, как от боли. Его это забавляло. А однажды, будучи в особенно взбудораженном состоянии духа, он подобрался ко мне со спины вплотную и, прежде чем я успел удрать, одной рукой обхватил меня поперек тела, а локтевым сгибом второй сдавил горло, и зашептал на ухо, ничуть не смущаясь присутствием рядом раздетой заинтересованной происходящим девицы:

— Знаешь ли ты, что я хочу тебя, Илэр?

Еще бы я это не знал — я это чувствовал, так плотно он ко мне прижимался. Может быть, это девица его возбуждала, но я так не думал. Хотя хотел бы думать именно так.

— Не нужно бояться, — снова интимно зашептал он мне в ухо. — Я не буду брать тебя силой. Больше не буду. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне сам, добровольно.

— Не дождешься, старый извращенец! — зашипел я.

— Многие приходят, — возразил Алан, отталкивая меня. — Придешь и ты.

К нему действительно приходили… но об этом я уже говорил. Множество раз я вынужден был смотреть, как Алан берет мужчину, словно женщину, и каждый раз меня едва не выворачивало от отвращения. Я был уверен, что никогда к нему не приду — за этим. Может быть, он, с высоты своего чудовищного возраста, и не видел уже разницы между мужчиной и женщиной, но для меня этот вопрос оставался принципиальным.

Однако своим интимным признанием Алан открылся мне гораздо в бОльшем, чем он сам думал. Я начал понимать — или же мне так казалось, — всю политику, которую он проводил в отношении меня. Он мог бы сломать меня насилием — и не ломал; мог меня прищучить, добиться полного повиновения, угрожая жизни Мэвис — о существовании которой он, конечно же, знал, и давно, как это вскоре выяснилось, — но ничего не предпринимал. Почему? Потому что претендовал на мою душу, и хотел, чтобы я пришел к нему добровольно. Подчинился добровольно.

Хотя, о какой доброй воле могла идти речь после всего, что было?