Юрий Нестеренко - Черная Топь

Сергей вернулся к Алексу и застал у него Степаниду, которая накладывала хичхайкеру гипс на лодыжку. Дождавшись, пока она закончит и уйдет, Коржухин рассказал товарищу о разговоре с Барлицким.

— Возьми пока мой газовый, — предложил он в заключение. Алекс с сомнением осмотрел германского производства «пукалку», понимая, что толку от такого оружия немного, тем более в помещении, но отказываться не стал.

Они просидели в палате до вечера, уже почти не разговаривая, лишь изредка перебрасываясь короткими репликами; а затем вновь пришла Степанида, принесла Алексу нехитрый ужин и напомнила Сергею, что ему пора уходить.

— Уже иду, — сказал Коржухин, но медсестра стояла в дверях и явно ждала, пока он подкрепит слова делом. Он отсалютовал Алексу (подумав при этом, что в ужастике непременно написали бы «у него мелькнула мысль, что он видит своего приятеля в последний раз») и вышел в коридор. Степанида явно собиралась проводить его до выхода, но Сергей использовал самый простой способ от нее отделаться, свернув в туалет (тем паче что такая необходимость и впрямь имелась).

— Халат в конце коридора повесите, — крикнула ему Степанида, из чего можно было сделать вывод, что дожидаться его снаружи она не собирается. Сергей, однако, на всякий случай провел в туалете минут десять. Там резко пахло хлоркой, но было чисто — во всех смыслах: ничьи письменные откровения не разнообразили кафель.

Наконец Коржухин вышел наружу. Коридор был пуст, и за столиком дежурной медсестры по-прежнему никого не было. Вообще, почему обязанности медсестры при Алексе исполняла Степанида? Если ее рабочее место было здесь, то что она делала в кабинете Барлицкого? Ведь не зашла на минуту по вызову начальника — Барлицкий сидел и спокойно читал книгу… Впрочем, если Алекс был единственным пациентом на этаже (во всей больнице?), то ничего особо странного тут не было.

Сергей повесил халат на крючок возле стола медсестры; рядом висели еще два халата, и он не мог вспомнить, были ли они здесь, когда он впервые увидел это место. Свой пистолет он давно переложил в куртку, однако не упустил случая обыскать другие халаты — как и следовало ожидать, безрезультатно. Тогда, еще раз оглянувшись на пустой коридор, Сергей потянул на себя верхний ящик стола.

Ящик открылся без сопротивления, но ничего особо интересного там не оказалось. Какие-то пузырьки с лекарствами, упаковка ваты, коробка с ампулами… Коржухин выдвинул следующий ящик. Он был почти пуст; там лишь лежало зеркальце с витой металлической ручкой и стояла чайная чашка, белая с голубыми цветочками.

Конечно, если медсестра на дежурстве пила чай на своем рабочем месте, в этом не было ничего предосудительного; тем не менее, Сергей поднял чашку и поднес ее к лицу, внимательно рассматривая. И тут же понял, что пили из нее отнюдь не чай. От чашки исходил слабый, но различимый запах водки. А может, медицинского спирта.

При этом розовое пятнышко помады у края указывало, что из чашки действительно пили, и пила женщина. «Шампанское стаканами тянул», — некстати вспомнилось Коржухину. Нет, шампанским тут, в прямом смысле, и не пахнет… Медсестра, прямо на дежурстве лакающая спирт из чайной чашки… м-да. Славный маленький городок Игнатьев. У Сергея вновь обострились сомнения насчет того, стоит ли оставлять Алекса на ночь в больнице. Хотя, конечно, не будь Барлицкий на их стороне, вряд ли он вручил бы им оружие…

Но обстоятельства не позволили Сергею долго размышлять на эту тему. До него донесся звук шагов — похоже, производимый женскими туфлями — и сквозь матовое стекло двери, соединявшей главный корпус с правым флигелем, он увидел неясный силуэт. Была ли это Степанида, или другая сестра? Та, которой принадлежала чашка? Сергей, чувствуя, как бешено заколотилось его сердце, поспешно сунул чашку в стол, задвинул ящик и выскочил на лестницу, стараясь производить как можно меньше шума. Он был уже в конце пролета, когда наверху скрипнула дверь. Успела ли сестра — если это была сестра — заметить или услышать его? Во всяком случае, его не окликнули.

Сергей проскочил первую площадку и продолжал быстро сбегать вниз. Позднее он скажет себе, что его страх был вызван вполне рациональной причиной — ведь его чуть не застукали, когда он рылся в чужом столе. Но в ту минуту он не задумывался, что именно заставляет его перепрыгивать через ступеньки. Он остановился лишь тогда, когда лестница кончилась, уперевшись в выкрашенную белой краской дверь.

Сергей потянул дверь на себя, полагая, что за ней находится холл первого этажа. Однако, сделав пару шагов внутрь, он убедился в своей ошибке.

Он оказался в коридоре, лишенном окон и освещенном неярким светом двух электрических лампочек без плафонов. Стены были выложены белым кафелем. В дальнем конце, возле широкой железной двери, стояла пустая каталка.

И здесь было холодно. Намного холоднее, чем можно ожидать в помещении в летний вечер.

Сергей никогда прежде не бывал в морге — разве что в юные годы, срезая дорогу от своей физматшколы к метро через территорию близлежащей больницы, регулярно проходил мимо неприметного одноэтажного строения с табличкой «Патологоанатомический корпус» — но теперь он сразу понял, где оказался. Он слишком резво бежал, позабыв, что этаж — всего лишь второй; а лестница заканчивалась не на первом этаже, а в подвале, где и размещался морг.

Проводить изыскания в таком месте ему явно не хотелось, и Коржухин повернулся, чтобы поскорее подняться наверх, к теплу и солнцу. Но в этот момент сверху донесся уже знакомый ему стук каблуков. Медсестра, или кто бы там ни был, спускалась по лестнице. Сергею по-прежнему не хотелось с ней встречаться, тем более — поднимаясь из подвала, где постороннему нечего было делать, и он решил переждать пока здесь. Вряд ли она направляется в морг, скорее — на первый этаж; ну а если она все-таки идет сюда, ничего не поделаешь, придется признаться, что по ошибке спустился этажом ниже. Так что он стоял в проеме двери лицом к лестнице, подняв голову и прислушиваясь к шагам, когда сзади на плечо ему легла костлявая рука.

К чести Сергея, он не закричал. Он лишь скакнул вперед, как ошпаренный, запнулся о нижнюю ступеньку лестницы и едва не упал, успев, однако, схватиться за перила. Только тут он вспомнил о своих материалистических убеждениях и обернулся.

Пожалуй, не будь его материалистические убеждения такими прочными, он бы все-таки стремглав бросился вверх по лестнице. Ибо в дверях морга стояла настоящая ведьма. Это была древняя, очень древняя старуха — никак не меньше девяноста, а может, и все сто лет, когда-то, наверное, высокая, но теперь настолько сгорбленная, что рост ее не превышал полутора метров. Желтая, с коричневыми пятнами, кожа, вся словно состоявшая из морщин, столь отчетливо обрисовывала контуры ждущего освобождения от этой ветхой оболочки черепа, что старуха и впрямь казалась вышедшей из могилы. Седые волосы почти совершенно вылезли на темени, но по бокам головы неопрятно свисали до сгорбленных плеч. Крючковатый нос походил на совиный клюв. Старуха была одета в засаленный серый халат, полы которого волочились по полу.