Сергей Арно - Роман о любви, а еще об идиотах и утопленницах

— Это белая горячка, — поставил диагноз Мелодий. — Так белая горячка начинается. Я точно знаю. От нее лучшее средство на ладан дышать. Приходишь в церковь и на ладан дышишь, дышишь… неделю подышишь — как рукой снимет, говорят, и при бронхите хорошо.

— Нет, — возразил рыжий, — горячка не так начинается. Лучшее средство против горячки, от глюк, когда вальты пошли, — это корень жизни. Бабка моя еще учила, мелко его так нарубить и принимать отвар по столовой ложке. А здесь не горячка была, тут Машка, стерва, подкладывала, чтобы я подумал, что от пьянства совсем свихнулся, и пить бросил. Но я хрен ей брошу! — рыжий показал Мелодию, потом Андрею веснушчатый кукиш.

— Правильно.

Мелодий снова налил и, не ломая голову, предложил снова за депутатов. Но рыжий, возразив, предложил за президента.

— Пить нужно всегда на повышение градуса, — и, мгновение подумав, добавил: — И рейтинга.

Андрей пить отказался, не потому, что за президента, да хоть за черта лысого, если охота, — не было настроения. Он встал из-за стола, подойдя к комоду, открыл его. Дыхание перехватило. Андрей пододвинул стул, сел рядом с женщиной.

— Ты чего-то часто к моей жене повадился, — бросил от стола Мелодий. — Ну, да я не ревнивый. Как бабка помрет, отдам тебе ее, Андрюха. Возьмешь?

Андрей не ответил. Разговор за столом возобновился.

Андрей протянул руку и осторожно погладил Марианну по щеке, кожа ее была бархатистой и упругой.

— Никогда я не видел таких женщин… — прошептал он неслышно одними губами. — Почему?

Сейчас он совершенно позабыл о Кристине, с которой ему было так истерично-восхитительно совсем недавно, ее как бы не существовало никогда и нигде, а Марианна, казалось, наоборот, всегда была в его жизни. И эта женщина сейчас занимала все его мысли, все мечты. Вот это самое прикосновение к щеке спящей женщины приносило ему чувство, которого он не испытывал прежде в своей жизни. Это была высшая точка блаженства, и никакие половые извращения, даже самые замысловатые, не могли сравниться с этим легким касанием.

— Я заберу тебя. Я заберу тебя… и мы поедем далеко, за тысячи километров отсюда… — шептал он негромко, склонившись к ее уху, не давая себе отчета за слова, не слышные ни для кого, не переставая гладить ее руку. Он говорил для нее, и ему казалось, что она слышит. — Все будет хорошо… Все будет хорошо. — И он сам верил в эти слова.

Марианна лежала тихо, ее прохладное мраморное лицо не изменялось, но ему казалось, что она верит и соглашается.

— Алло! Мы бы хотели сжечь старушку, сколько это будет стоить? — приятный женский голос.

— Сколько лет старушке?

В трубке молчание, затем придушенный смешок:

— А что, это повлияет на цену?

— Ну, конечно, чем старше, тем дороже. По тысяче баксов за каждый год. Ну а вообще сжечь можно, только свои дрова несите, старухи ничего горят, тепла, правда, мало выделяют.

Андрей положил телефонную трубку и пошел в кухню кормить Кошару.

Кошара, как обычно, голодный и унылый, сидел на столе рядом с сахарницей, заискивающе глядя на Андрея, вторая голова его была понуро опущена и глядела куда-то в пол взглядом неосмысленным и тупым, как бы даже не понимая, зачем она здесь оказалась.

Андрей, достав из холодильника сосиску, швырнул на пол. Животное, проследив за ее полетом, спрыгнуло со стола и набросилось на еду, противно тряся лишней головой. Вторая голова Кошары не ела никогда и ничего, было видно, что она отомрет естественной смертью отторгнутого органа, и тогда уже сам Кошара издохнет тоже. Это и радовало, и огорчало Андрея. Кошара за три недели надоел ему зверски. Кроме того, он сжирал огромное количество провианта, причем был всеяден, как будто знал, что жить ему осталась неделя и нужно нажраться за эту неделю, как за всю жизнь. Андрей успел привязаться к мерзкому созданию: вдвоем в квартире было не так грустно но, с другой стороны, Кошара осточертел, еще как осточертел. Поначалу вторая голова Кошары жила своей полноценной, радостной жизнью и даже мяукала, но постепенно стала сохнуть. Иногда Кошара притаскивал пойманную где-то белую мышь, из брюха которой росла лапка котенка, или еще какого-нибудь искусственного урода из семейства крысиных. За последний месяц Андрей вдосталь навидался всеразной живности чудного вида и устройства. И если поначалу уроды вызывали в нем удивление, потом интерес, то теперь вовсе перестали обращать на себя внимание. Он выкидывал дохлых, задушенных Кошарой тварей в помойное ведро, даже не разглядывая.

Номер телефона ему сменили две недели назад, присвоив номер разорившегося частного крематория «Братья Жемчужные». В этом Андрей тоже видел коварные происки Юрия Анатольевича, который уже месяц подбрасывал разных созданных им уродцев. Соседи с ума сходили. Новый русский со второго этажа вызвал экологическую комиссию — проверить дом на радиацию, все оказалось в норме. По району от их дома расползались диковинные животные и слухи один чудовищнее другого. Юрий Анатольевич трудился в своей клинике, производя уродов не покладая рук, и кого другого с менее устойчивой, чем у Андрея, психикой, давно накрепко упакованного в смирительную рубашку, увезли бы санитары. Но Андрей был крепкий орешек, и его это не очень-то огорчало. С Кристиной они встречались теперь редко и только на квартире у старухи. Вокруг Андрея медленно и неумолимо сжималось кольцо. Теперь вблизи него крутились придурки идиотского вида: один с детским барабаном на шее, каждое утро привозимый машиной «скорой помощи», занимал место почетного караула возле входной двери и стоял, замерев, пока кто-нибудь не входил или не выходил; увидев это, идиот выдавал истерическую барабанную дробь. Но если из парадной выходил Андрей, идиот вел себя по-другому: беспрестанно барабаня, вышагивал за ним на расстоянии трех шагов, и, когда Андрей садился в автобус, идиот, не сводя с него влюбленных глаз, и туда следовал за ним. Андрей поначалу приходил в смущение от такого эскорта, пытался прогнать идиота, но потом привык. Ему даже начало это нравиться, тем более что обмануть слабоумного человека при желании ничего не стоило. Однажды он для смеха привез дурачка с собой к Кристине, и, пока они занимались в старухиной комнате любовью, дурачок барабанил под окном на игрушечном детском барабанчике, приводя в нервозное состояние жителей дома.