Раиса Крапп - Ночь Веды

— Почуял, как бывает, когда земля из-под ног уходит? — хмыкнула Алена. А потом другим голосом, холодным, бесстрастным сказала: — Срок твой последний еще не пришел, Филипп. Но упреждаю я тебя в последний раз.

— Чего тебе надо-то от меня… — донеслось приглушенным всхлипом.

— Чтоб не добивал себя.

— Как?!

— Захочешь — поймешь. И крепко запомни — уговаривать больше не стану.

Стало тихо и холодно — прям морозным ознобом пробрало всего. Филька еще полежал, затаенно уткнувшись лицом в согнутый локоть… Потом чуток шевельнулся, глянул одним глазом — он почему-то знал уже, что остался один. Но обнаружил больше, — что лежит в грязи посередине улицы. Филька, чертыхаясь и проклиная все и всех, закопошился, выбираясь из разъезженного тележными колесами месива. Комки раскисшей земли ползли вниз по рубахе и штанам и плюхались назад. Дождевика на нем не было. Впрочем, дождя тоже не было, и ветер стих, но темнота подступала к Фильке со всех сторон. Не переставая чертыхаться и бормотать себе под нос, он поплелся к дому.

— Вот дурак пьяный!.. Это ж надо! От черт, угораздило меня!.. Ну, допился до чертей, верно слово! Кака пакость мерещится! Она меня уговаривает… Ишь, уговорщица… Я тебя уговорю ужо…

Беспрестанным бормотанием, невнятными угрозами и проклятиями Филька гнал от себя прочь все мысли, прикидываясь перед самим собой пьяным, и не допуская до себя осознания, что голова у него абсолютно ясная.

Из всех человеческих чувств не осталось Ярину ничего кроме всепоглощающей злобы и ненависти. А ведь по-началу, после той безумной августовской ночи, было у него хорошо и весело на душе. Хотя сразу-то вроде бы как разочаровался — никакой особой радости не испытал тогда, на берегу омута лесного. Но позже — пришло. Довольство и даже ликование входило в сердце Ярина, когда он видел отчаяние Ивана. Не меньше веселила его и беспомощная угрюмость сельчан — спробуй-ка, одень мутные сомнения-догадки в одежки доказов! Ярин будто ходил по-над самым обрывом, и ему это нравилось, придавало яркость будним дням, как острая приправа дает неповторимый вкус пресному кушанью. Жить стало весело.

Да и дружков его, подельщиков, тогда потянуло друг к другу пуще прежнего. Страх, что вина их выплывет наружу, толкал в одну кучу, жались к друг дружке, как бараны в гурту. Собирались по привычке к Ярину, в ригу пили боле обычного, во хмелю хорохорились один перед другим, ободряли себя и приятелей. Одному Ярину такие подпоры не нужны были, он и так чувствовал себя выше дружков-собутыльников, сильнее их. Он говорил уверенные слова, которые, как ему казалось, вытесняли из них страхи, опасения, неуверенность. Ярин насмешничал над хлюпиками, выставлял напоказ их потаенные мысли. Он разбивал в пух и прах всяческие сомнения… Куражился, бахвалясь своим бесстрашием. Ему нравилась его сила — он мог и смел все, чего хотел, и никто не был ему указ.

А потом он стал ловить на себе их странные взгляды. Потом они реже стали приходить в ригу, плели невнятные отговорки. Дальше — больше. Михась с Антипкой избегать Ярина стали. Отговорки больше не измышляли, при нечаянных встречах молчали хмуро и уходили. Да им отговорки и не нужны были теперь. У них в глазах все было написано. Вот тогда Ярин и начал злиться. Подумывал даже, как можно так дело с Аленкиной смертью повернуть, чтоб все доказы на этих двух придурков указали. И даже придумал вроде, а почему до конца не довел задуманное, и сам не знает. Тут вскоре Михась из деревни исчез может, почуял чего, да от греха подальше и утек. Федор, брательник Антипки-балаболки, пьяный по деревне бродил, дурным голосом охальные частушки орал, вот только пил теперь не с Ярином. А вскоре с ним вовсе удивительное случилось: ни с того, ни с сего с братцем неразлучен стал, и оба столь правильны да к труду прилежны сделались, что только плюнь на дураков, да рукой махни.

Так и остался при Ярине один Филька. Этот наоборот, смолой липучей прикипел. Ну да Филька всегда трусоват был, не гляди, что здоров как бык. А как сны дурные сниться зачали, он и затресся. Только рядом с Ярином и обретал подобие покоя, и все слова Ярина тут как нельзя более кстати были, Филька прям впитывал их, как сухой песок воду, учился стоять против призраков. А когда видел, что Ярину начихать на них, и ничегошеньки ему не делается, Фильке и самому уверенности прибывало.

Только все это радости Ярину уже не давало. Мало, что дружков бывших как подменили, и компания распалась, так и пастух ведь нежданно-негаданно оклемался. Ярина аж диво взяло — уж така любовь промеж ведьмачки и пастуха была, вроде бы одному без другого и не жить, а вот, поди ж ты! Хоть и печален лицом, а глаза уж не те угли потухшие, опять живым огоньком взялись. С чего? Может, кто утешить Ваньку взялся? То-то к вечеру он вроде как оживает и делается такой… ну будто любовник перед свиданием.

Запала Ярину эта мысль-догадка, и понял скоро, что не вернет себе покоя, пока не будет наверняка знать. Ведь как славно-то было бы, ежли б Аленкино место подле Ваньки без промедления другая девка заняла! Вот смеху-то было бы, вот бы отрада Ярину. А уж он бы расстарался, чтоб трескучей сорокой запорхала эта весть по Лебяжьему…

Вот так и оказался Ярин в одну из ночей под окошком Велининой избушки.

Только как ни прилаживался ухом — ничего услыхать не мог. А ведь на пастуха глядя, яснее ясного видел, что ждет Ванька кого-то к ночи. Непременно же должен быть кто-то у него! Неужто спят? Теперь Ярин не мог уже просто так уйти. Да еще и дверь, как нарочно, ровно бы войти позвала — Ярин только надавил легонечко, проверить, заперта ли, она и отошла беззвучно… Ярин не долго медлил — ужом скользнул в черную щель.

Один был Ванька. Ярин это сразу углядел, — лунный свет из окошка будто нарочно прямо на топчан падал, на спящего Ивана. И вот что поразило Ярина так, будто ни с того, ни с сего дубинкой в лоб ему звезданули: у Ивана было лицо счастливого человека. Что могло сниться ему такое, чтоб лицо засветилось от счастья? Никогда не доводилось Ярину такое видеть. А минуту спустя опамятовался. С какой такой дури стоит он тут и умиляется на сонного пастуха?! Какая ему с того радость? Кулаки сами собой сжались так, что кожа на костяшках натянулась и побелела. И тут… волосы на затылке шевельнулись, будто кто-то встал прямо за спиной, подойдя неслышно, и теперь дохнул в затылок.

Ярин обернулся по-волчьи, всем телом. Губы скривились в ухмылке:

— Ты что ль сном веселым его тешишь?

— Зря пришел, Ярин. Нету здесь чего ищешь.

— Ну ясно! Откуда ж взяться-то, коль ты за пастухом своим день и ночь пригляд ведешь. Уж забрала бы к себе. Хочешь, пособлю?