Пауль Локамп - Охотник на ведьм

Ладно, вернемся к нашим делам. Как мне объяснили, вариантов поездки было два. Первый — сажусь и лечу в Рим. Просто, но нежелательно. Мало ли кто меня пасет, зачем им знать о моих перемещениях, а тем более — цель поездки? Второй — я приезжаю в одну гостиницу, расположенную неподалеку от Вильнюса (двадцать километров по Рижской трассе) и исчезаю. Затем, по новому паспорту, который будет мне предоставлен, лечу с небольшими пересадками в … правильно, все дороги ведут в Рим. Кстати, паспорт, который мне предлагали, уже был готов. Даже посмотреть дали. Я, как его увидел, вообще замер. Вот уж не думал, что такой документ в руках подержать придется. Тем более с моей фотографией. Паспорт «Civitas Urbis Vaticanae», как его называют в документах. Паспорт подданных Ватикана. Конечно, на самом деле граждан Ватикана не существует, все они являются гражданами Святого престола. Документ внушительный, ничего не скажешь. Коричневая кожаная обложка с золотым тиснением, изображающим скрещенные ключи Святого Петра и старинную папскую тиару. Кстати, интересная деталь. Этот паспорт (а точнее, служебное удостоверение), имеет статус дипломатического, но в нем нет привычных слов, призывающих официальные лица «содействовать обладателю сего документа». Надо понимать, что подразумевается помощь самого Господа Бога, не иначе. Интересная деталь…

— Вы полагаете, так будет проще? — я кивнул на паспорт. — Простите, не знаю вашего имени.

— Мое имя вам ничего не скажет, — ответил он. — Да, монсеньор полагает, что с этими документами у нас будет меньше проблем с вашей поездкой. Тем более, вы везете с собой ценный груз. Вы полагаете иначе?

— Нет, — покачал головой я, — не знаток всех этих шпионских штучек, так что давать советы в данной ситуации не буду. Просто не приходилось сталкиваться с такими вещами, как использование поддельных документов.

— Этот документ настоящий, — довольно резко ответил он. — Кстати, позволю себе заметить, что если бы вы приняли предложение его преосвященства, то этот паспорт находился бы при вас постоянно. Это избавит вас от множества проблем, связанных с вашим делом.

Хм… Чем дальше в лес, тем партизаны толще. Кто этот человек, который позволяет себе давать такие советы? По идее, такое может озвучить только очень близкий к кардиналу человек. Это как-то не вписывается в картину обычного силовика, если учесть тот факт, что он со мной пьяным нянькался. Ну и дела…

— Давайте оставим этот разговор на будущее, — улыбнулся я. — Как и мой ответ, который я озвучу лично его преосвященству.

— Понимаю, — кивнул собеседник, — засим нам остается обсудить только дату отъезда.

Черт побери, где он так хорошо русский язык изучил? Словно на родном разговаривает! Кстати, Винченцо еще в первую встречу очень удивил своими познаниями в этом вопросе. Акцент, конечно, присутствует, но дьявольщина, как правильно говорит! Мне бы так итальянский знать.

— Ровно через неделю, в субботу. Вас устроит?

— Конечно, — он вернул мне улыбку, — тем более что причина у вас уважительная…

— Причина? — я сделал каменное лицо. — Что вы имеете в виду?

Не ответил, сделал вид, что рассматривает снегирей на ветках. Вот зараза! И про это уже знает? Ну ладно, черт с тобой — завидуй! Да, он прав — Айдаров влюбился. Глупо? Куда уж глупее — такое сумасбродство только в книжках бывает. Я существо приземленное, поэтому мне трудно описать чувства другими словами, нежели наваждение, нахлынувшее, словно вода в половодье. Тем более не верю ни в любовь с первого взгляда, ни со второго, ни даже с третьего. Вообще в нее не верю. С Натальей, той самой медичкой, которую испугал Бакс, я встретился случайно. Прогуливаясь по Лайсвес аллее, зашел в небольшой магазин, где на витрине тромбон соседствовал с кларнетом, и присмотрел чехол для скрипки-альта. Не знаю, что меня дернуло — я почему-то решил, что это идеальный чехол для небольшого арсенала. Идея немного заезженная на интернетных форумах и в фильмах, но тем не менее здравая. Вот здесь и столкнулся. Увидел и застыл, держа в руках футляр, словно пай-мальчик, собирающийся в музыкальную школу.

— Вы решили заняться музыкой, Александр? — ее голос звучал звонко, словно серебряный колокольчик. — Надеюсь, это менее травмоопасное занятие, чем спорт, после которого вы умудряетесь получать травмы. Рада видеть, что вы уже не хромаете, — она улыбнулась.

Нельзя. Нельзя вот так, без подготовки, смотреть в такие глаза — плохо может закончится. У меня времени для подготовки не было, и я пропал, проваливаясь в эти бездонные глаза, словно в омут. Я что-то прохрипел в ответ, выдираясь из этого плена, но вид у меня был растерянный; даже пожилая продавщица не скрывала улыбки, наблюдая за этой сценой. Нет, я не был в жизни сторонником аскетизма, и безгрешным монахом назвать меня трудно. Но тут другое. Ты не смотришь на эту женщину, как на цель или крепость, которую должен покорить; тут другое — видишь когда-то потерянную и вновь обретенную половину. Просто понимаешь, что вот так случилось, и иначе уже не будет. Она! Твоя. Не отдам. Слова вязнут на языке, застревают в груди. Смешно? Наверное, да, смешно. Но знаете, это уже не важно…

Не знаю, с чем сравнить прелесть этих свиданий. Может, с мелодичной, невероятно красивой и волнующей музыкой Поля Мориа? Я не скажу, чтобы мне хотелось летать, но крылья определенно не помешали бы. Весь мир становится цветным, будто в каждом движении вы слышите мелодию. Чистую музыку, звучащую посреди снега и морозов, словно весенняя капель. И плевать, что слякоть сменяется льдом — я бросал дела в надежде урвать несколько часов, которые мы проведем вместе. Оказалось, что можно просто гулять, взявшись за руки, как дети, и получать от этого удовольствие. Серьезно. Если бы мне кто-нибудь из знакомых рассказал подобную историю, я бы только посмеялся — в моем возрасте глупо терять голову. Хотя ради нее и голову потерять не жалко. Через несколько дней я пригласил Наталью вместе пообедать, а потом мы гуляли по улицам, разговаривая о каких-то мелочах — книгах, фильмах, людях. Я даже не помню, о чем именно. Мне, если признаться, это было совершенно не важно. Важнее было то, что она рядом со мной, что я могу видеть ее улыбку, ее глаза, ее щеки, румяные от легкого мороза. Было тепло и легко, так что хотелось воскликнуть, подобно Фаусту: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!»

Стоило дожить до седых волос, чтобы узнать еще одну тайну мироздания. Любовь начинается в тот момент, когда ты смотришь на человека без желания им обладать или властвовать, учить жить или изменить, а лишь с одной целью — смотреть, изумляясь каждую секунду от красоты человека, которая открывается перед вами, словно роза. И дело здесь не в физической привлекательности, нет. Здесь другое. Понять и объяснить нельзя, это можно только почувствовать… Дурак был Фрейд с его теорией сублимации.