Александр Уваротов - 1945

Бочкарев дошел до лестницы и, осмотревшись, поднялся еще на один этаж.

Здесь было так же пустынно, как и повсюду. Только раз хлопнули где-то двери и послышались шаги.

Бочкарев углубился в коридор, посматривая на таблички и плакаты. Потом, осмелев, стал заглядывать в двери, чтобы увидеть лаборатории, полные механизмов, электрических шкафов, деловитых людей за столами или у пультов.

Он сам не знал, чего ищет. Возможно, какого-нибудь случая, события, намека судьбы, если таковая имелась. Знака. Ну хотя бы в виде этого человека в костюме, стоящего у входа в уборную и держащего в руках полуистлевшую сигарету. От сигареты струился, завивался тонкий дым, и незнакомец вдыхал его, призакрыв набухшие веки.

Нет, решил Бочкарев, не годится: сонный он, погруженный в себя. Но тем не менее, обратился к курильщику.

— Простите…

— Да? — человек открыл глаза и стряхнул пепел с сигареты.

А что, собственно, у него спросить, подумал Бочкарев. Нелепое, не видели ли вы господина Хабсмеера? Сдался мне этот перевозбужденный после таблетки Хабсмеер.

Бочкарев подумал, что больше всего его сейчас интересует даже не пресловутый «Колокол», а та физика, которая опровергает Энштейна. Возможно, проснулся недоученный астрофизик, или же вскочило обыкновенное любопытство, нечто вроде «да неинтересно мне, что вы там прячете. Разве что одним глазом…»

— Простите, что отрываю, но мне нужен кто-нибудь из ваших профессоров.

— Кто именно? И для чего?

— Видите, в чем дело… я еще до войны об этом думал… а теперь, когда она скоро окончится… Я хотел бы поступить в университет и заняться тем, чем занимаетесь вы. Раньше я увлекался физикой и астрономией, и сейчас мне нужен совет: что именно выбрать?

Незнакомец задумчиво посмотрел на сигарету, сжал губы, хмыкнул и произнес.

— Признаюсь, ваш вопрос, лейтенант…

— Лейтенант Кёллер, господин профессор!

— … лейтенант Кёллер, меня озадачил. Так неожиданно услышать подобное здесь, в этих стенах. Нет, вы совершенно правы, нужно думать о будущем, о мире без войны. Просто я забыл, как выглядит университетская кафедра. А знаете, что, приходите ко мне, я занимаюсь теоретической физикой, конкретно – волновыми свойствами эфира.

Эфира не существует, подумал Бочкарев. Это много лет назад доказал эксперимент Майкельсона–Морли.

— Это те свойства, которые позволили создать «Колокол»?

— Ну, в общем-то, да. «Колокол» – самое яркое воплощение теории. Хотя мы и не до конца понимаем, за счет чего свойства реальности так меняются, но это уже ваша задача, вашего поколения, Кёллер. Главное, что мы воспроизвели действующий механизм.

— А они меняются? — осторожно спросил Бочкарев.

— Уже доказано, не сомневайтесь. Дело в том, что… — профессор затянулся.

«Ну, ну!» — мысленно взмолился Бочкарев.

Но тут открылась дверь и профессора позвали.

— Я – Пуркофф, — напоследок сказал профессор, оглядываясь, куда бы пристроить сигарету. — Теодор Пуркофф.

— Вы, кажется, работали со Шредингером? — вдруг спросил Бочкарев. Он уже распрощался с этим источником информации, но имя неожиданно всплыло в памяти – из того, довоенного, студенческого времени.

Профессор на мгновение замер.

— О-о, лейтенант, благодарю, что вы помните меня. Да, мы вместе работали над волновой механикой, но потом, когда Шредингер предательски покинул Рейх, продолжили без него. Шредингер – это пройденный этап. Мы уже без него определили, что квантовые эффекты продолжаются и в нашем, большом мире. А следовательно…

Пуркоффа позвали опять, он развел руками, извиняясь, и скрылся за дверью.

Но Бочкарев уже сам докончил его предложение: «А следовательно, зависят от наблюдателя. То есть, могут быть изменены. Жуть…»

Услышанное не могло быть правдой. Как не могли быть правдой летающие диски на двигателях невозможной конструкции. Но они существовали! Жаль, он не спросил, как изменяется мир, подчиненный воле человека и насколько велики эти изменения.

Об этом следовало немедленно рассказать Ваннику.

Бочкарев развернулся и увидел в начале коридора офицера, присматривающегося к нему.

— Лейтенант Кёллер? — выкрикнул тот.

— Так точно!

— Тогда за мной! И быстрее, быстрее!

Они вернулись в тот самый кабинет, где разговаривали с Сигрун, в котором остался Ванник и который сейчас заполнял своим радушием Шталман со свитой.

— Лейтенант Кёллер, — доложил эсесовец, пропуская Бочкарева внутрь.

— Превосходно! — расплылся в улыбке Шталман.

И Сигрун была здесь, стояла сбоку, смотря куда-то в сторону.

— Что скажет наша дама?

— Вполне, — ответила та. — По тестам – удачное сочетание.

— Превосходно. Тогда не будем медлить. Итак, лейтенант Кёллер, вы отправляетесь на «Андромеду», и немедленно. Сигрун объяснит, в чем ваша задача.

Шталман замолк и посмотрел на Ванника.

— А вы, оберштурмбаннфюрер, остаетесь здесь. До моего особого распоряжения. Располагайтесь, отдыхайте, а когда все закончится, я с вами побеседую.

Он подошел к Ваннику вплотную и негромко добавил: «И, надеюсь, перевербую».

Или Бочкареву показалось, что он сказал именно это?

Шталман решительно направился к выходу

Капитан попытался посмотреть на своего командира, чтобы увидеть его взгляд, прикоснуться напоследок к его уверенности, прочности, быть может, поймать напутствие, но того загораживал крупный эсесовец, кажется, остающийся в лаборатории. И Бочкарев, повернувшись, последовал приглашению офицера, показывающего ему на дверь.

Они уместились в том же диске, который доставил их с «Герхарда». Несколько минут заняли подготовительные операции, затем «Ханебу» беззвучно оторвался от земли – это почувствовалось по легкому покачиванию, двинулся вперед, сдал назад, повисел немного и, судя по ощущениям, пошел в набор высоты. Иллюминаторов салон не имел, поэтому пассажирам оставалось дремать, беседовать в тишине, не прерываемой гулом обычных двигателей, или просто ждать.

Бочкарев успокоился. Собственно, ничего страшного и не случилось, ну, остался один, можно подумать, в первый раз.

Он принялся исподтишка рассматривать Сигрун, сравнивая живые черты и ощущения от плаката, затем, когда она неприветливо посмотрела на него, переключился на Шталмана.

Тот сидел один, далеко от всех и у Бочкарева родилась мысль. Он отогнал ее, потом сказал себе, почему нет, затем подумал, что это наглость, самая, что ни на есть наглейшая, после чего тихонько, стараясь не шуметь, перебрался к штандартенфюреру, на соседнее кресло.

Тот встрепенулся, посмотрел на Бочкарева, кивнул.

— Простите, господин штандартенфюрер, — негромко произнес капитан. — Меня тревожит один вопрос и я не знаю, к кому обратиться.