Александр Уваротов - 1945

— Нет, благодарю. Хотя, дайте одну, похоже, нам предстоит бурная ночь, а армейские препараты никуда не годятся.

— Без этого сейчас не получается, — согласился Хабсмеер, — впрочем, осталось менее суток, а потом уже отдохнем. Отоспимся, примем ванну. Да, горячая ванна на час, и чтобы никто не донимал с расчетами и перепроверками!

— Беспорядок полнейший, — вставил Ванник, пряча таблетку в упаковке в свой карман. — Главное – в спешке не пороть горячку.

Хабсмеер вяло кивнул.

— Например, зачем уничтожили «Герхард» и «Елену»? Я до сих пор возмущен – потратить столько средств и времени на них, чтобы потом уничтожить.

Хабсмеер запрокинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза.

— Не только их. Но это очевидно – сейчас есть вероятность, что объекты попадут в руки противника. А через неделю, когда война окончится, мы переведем «Ханебу» и «Врил» в серийное производство. И перейдем, наконец, в нормальные лаборатории и исследовательские центры. Я например, мечтаю о Ривьере. Голубая гладь Средиземного моря из окна, теплое майское солнце, и бокал «Шато Петрус» урожая двадцать девятого года. О-о, это терпкое сочетание вкуса слив и трюфелей!

Хабсмеер оживился, отставил чашку, поднялся с дивана.

— Не буду вам мешать.

— О, нет, господин штурмбаннфюрер, — мягко и располагающе улыбнулся Шауберег, — здесь не окопы переднего края, по тебе не стреляет русская артиллерия, не бомбят штурмовики. А после них все остальное помехами никак не может считаться. Кстати, мы слышали, что «Андромеда» уже на исходной позиции?

— Да, — Хабсмеер заходил по лаборатории, где они находились, пролистал какие-то бумаги, поправил карандаши, взял листок, положил его. — «Андромеда» вышла из Новой Швабии и сегодня утром достигла базы в Норвегии. Завтра в три утра она будет над Берлином. После чего мы запустим «Колокол» и война окончится.

— Ошибок не предвидится? — спросил Ванник, задумчиво склонившись над вопросником и ставя галочки в нужным местах.

— А для чего мы уже месяц торчим тут, проверяем расчеты на нашей вычислительной машине Z4 и проводим малые включения «Колокола»? Нет, ошибок быть не должно. Ошибки были раньше. Тем более, здесь собрались все наши лучшие умы, — Хабсмеер сел на стул, крутанулся на нем, встал, снова сел. — Единственное «но» – не знаю, что решили с помехой во вспомогательном контуре. Раньше для этого использовали заключенных, но они дают неустойчивое и нестабильное поле. Отвратительное качество. Я работаю в другом направлении и не знаю подробностей, но похоже, решение найдено. Возможно, что во втором контуре задействуют вас, лейтенант.

— Как? — переспросил Бочкарев.

— Вот его? — спросил Ванник, поднимая голову.

— Да, он обладает крайне выраженным чувствованием. Конечно, вы – наш, из СС, но вы далеки от проблем «Колокола» и «Врил», что называется человек со стороны, со здоровым скептицизмом. Возможно, это можно усилить. Не знаю, я не занимался этим. Вот про мощность, потребную для «Колокола», могу сказать все.

Хабсмеер вскочил со стула, быстро прошелся по залу, обошел по кругу диван и остановился перед ними.

— На «Андромеде» стоят четыре Туле-тахионатора модели одиннадцать и четыре Шуман-левитатора модели шестнадцать магнитно-импульсного типа. Общая мощность…

— Но ведь он совершенно не подготовлен, — заметил Ванник, вновь погружаясь в листки, лежащие перед ним. — Я бы поостерегся брать случайного человека.

— Это второстепенный контур, и в нем нужно именно возмущающее противодействие! Да и сломать там ничего невозможно, оператор сидит в пустой камере.

— Да? — спросил Ванник и встал. — Мои ответы.

— Я тоже готов, — вслед за ним поднялся Бочкарев. — Возьмите.

— Отлично. Я мигом, — Хабсмеер схватил листки и умчался с ними.

Едва за ним закрылась дверь, Ванник снова сел на диван, утомленно закрыл глаза, через секунду вновь открыл, осмотрел лабораторию, в которой кроме них никого не было, и негромко спросил:

— Ну, лейтенант Кёллер, что скажешь?

— А что сказать? — так же тихо произнес Бочкарев. — Пару дней назад был последний месяц войны, оставалось совсем немного. Я даже уже про Ленинград стал мечтать, про то, как вернусь, про Университет свой. А тут вдруг всё встало с ног на голову. И «Колокол» этот загадочный, и диски…

— Скажи, а тебя не посещали мысли, что они на голову выше нас? Умнее, опытнее…

— Господин оберштурмбаннфюрер, не нужно меня агитировать, — обозлился Бочкарев.

Помолчав немного, он продолжил:

— У нас неделю назад из дивизии к немцам переметнулось двое, лейтенант и рядовой. Понимаете? Конец войны, противник почти разбит. А эти двое – к ним. И ведь воевали неплохо. Я никак не мог понять, отчего, ну что такое у них в головах замкнуло, упало, что они кинулись на другую сторону. А сейчас, похоже понимаю. Вот то, о чем вы сказали – оно и привлекло. Уверенность в себе, дух, о котором говорил Шталман там, в диске – я ведь все слышал. Да, нам не хватает их тонкости, мы попроще, грубоватее, но только потому, что совсем-совсем недавно, всего два десятка лет назад, встали на ноги и задышали полной грудью. И дух у нас не слабее, просто он глубже, запрятан сильнее. Чтобы в себе его найти и поднять – тут сил поболее надо. Кто послабее, тот чужим умом и живет и на чужое озирается – как ворона на блестящее. Не её это, не сможет она ну никак употребить по назначению – а ворует.

— То есть, полагаешь, твердость и дух у тебя, какой нужен?

— Думаю – да, — твердо ответил капитан.

— Другого ответа и не ждал, Бочкарев, — шепнул Ванник. — Потому что, знал это с самого начала. Так что будем делать? Сил и возможностей у нас никаких. Более того, я думаю, Шталман догадывается, кто мы. И на запуск «Колокола» мы никак повлиять не сможем.

Бочкарев подобрал бутерброд с тарелки, заглянул в одну чашку, другую. Взял кофейник.

— Поразительно, но я стал брезгливым, — пояснил он. — Раньше – ну совершенно никаких переживаний. С одной ложки, ножа – как угодно и с кем угодно. А вот сейчас отчего-то не могу. Наверное, это арийский дух так действует. Господин, оберштурмбаннфюрер, обратили внимание, что кофе здесь настоящий? Не эрзац. И масло коровье, а не маргарин. Помню, последний раз я ел такое масло в Рейн-Вестфалии, во время отпуска.

Ванник удивленно оглянулся, выискивая постороннего, но в лабораторию никто не входил. Он недоуменно поднял брови.

Бочкарев слопал бутерброд, запил кофе, отряхнул крошки с мундира и встал.

— Если вы позволите, то я пройдусь. Сидеть на одном месте, ничего не делая, для фронтовика утомительно.

— Ну ты и жук, — одобрительно заметил Ванник и махнул рукой, гоня прочь.

Он прошел по коридору в одну сторону, затем назад. От главного зала до этого места им не встретился ни один пропускной пункт, следовательно, в этой части базы можно ходить совершенно свободно. А дальше… дальше можно сказать, что он ищет уборную.