Стивен Кинг - Исход (Том 1)

В результате было принято решение закрыть город. Никого не впускать. Если кто-то захочет уехать, пусть уезжает, но он должен помнить, что уже не сможет вернуться обратно. Дороги, ведущие в город и из него, нужно забаррикадировать машинами (после крика, продолжавшегося с полчаса, приняли решение использовать для этого грузовики, находящиеся в собственности муниципалитета), а добровольцы будут охранять эти посты, вооружившись винтовками. Те, кто попытается проехать по шоссе № 1 на юг или север, будут направляться в Уэльс, если им надо на север, или в Йорк, если им надо на юг, где можно будет выехать на шоссе № 95 и таким образом миновать Оганквит. Если кто-то все же попытается проехать через город, то будет застрелен. «На смерть?» — спросил кто-то. «Конечно», — ответили сразу несколько голосов.

Человек двадцать требовали, чтобы тех, кто уже болен, немедленно удалить из города. Но их быстро успокоили, потому что к вечеру двадцать четвертого, когда состоялось это собрание, почти у всех, кто не был болен, от супергриппа страдали близкие родственники или друзья. Многие из них верили сообщениям новостей, в которых говорилось, что вакцина очень скоро станет доступной всем. И теперь, возражали они, как они смогут потом смотреть друг другу в глаза, если эта паника окажется ложной, а они переусердствуют, изгнав своих близких, как паршивых собак?

Однако было принято постановление, чтобы все заболевшие отдыхающие убирались прочь. Отдыхающие, большая их часть, мрачно отметили, что именно благодаря им субсидируются городские школы, дороги, общественные пляжи в течение многих лет, так как они платят огромные суммы за снимаемые коттеджи. Да и дела местных жителей с середины сентября до половины июня идут хорошо только благодаря накопленным на их обслуживании летним долларам. Если с ними поступят подобным образом, жители Оганквита могут быть уверены, что они, отдыхающие, никогда не вернутся назад. Так что местные снова могут вернуться к ловле рыбы, чтобы выжить. В результате желание выгнать заболевших отдыхающих из города было подавлено вполне логичными доводами.

К полуночи баррикады были сооружены, а к рассвету следующего дня, к утру двадцать пятого, несколько человек было подстрелено вблизи постов. Большинство было просто ранено, но трое или четверо убиты. В основном это были люди, направлявшиеся на север, убегавшие из Бостона, охваченные страхом, отупевшие от паники. Некоторые достаточно охотно поворачивали в сторону Йорка, но другие настолько обезумели, что ничего не хотели понимать и мчались напролом. И с ними расправлялись. Но уже к вечеру того дня большинство мужчин, дежуривших возле баррикад, и сами были больны, они горели в лихорадке. Некоторые, подобно Фредди Деленси и Кертису Бьючему, просто падали без сознания, и их увозили в наскоро сооруженный лазарет, где они и умирали.

Вчера утром отец Франни, вообще протестовавший против идеи насчет баррикад, слег в постель, и Франни осталась ухаживать за ним. Он не позволил ей отправить его в лазарет. Если уж ему предстоит умереть, сказал он Франни, он хотел бы сделать это дома, прилично и спокойно.

К середине дня поток движения по направлению к Оганквиту почти иссяк. Гас Динсмор, охранявший парковку на общественном пляже, сообщил, что на шоссе стоит столько машин с мертвецами, что даже тот, кто еще в состоянии сидеть за рулем, не сумеет проехать в этом жутком столпотворении металла и мертвых тел. Это было вполне кстати, так как к вечеру двадцать пятого вряд ли набралось бы и три дюжины мужчин, еще способных нести охрану. Гас, который чувствовал себя вполне здоровым до вчерашнего дня, и сам слег с насморком. Единственным, кроме Франни, человеком в городе, который чувствовал себя нормально, был шестнадцатилетний брат Эми Лаудер, Гарольд. Сама Эми умерла как раз накануне городского собрания, ее подвенечное платье так и осталось висеть в шкафу.

Сегодня Франни никуда не выходила и никого не видела со вчерашнего вечера, когда Гас приходил проведать ее. Этим утром несколько раз она слышала шум мотора, один раз даже раздался выстрел, но больше ни одного звука не долетело до нее. Тяжелая, ничем не нарушаемая тишина только усугубляла ощущение нереальности.

А теперь вот еще нужно обдумать эти вопросы. Мухи… слухи… заварухи… Все кругом в сплошной разрухе… Неужели все так глухи?… Внезапно Франни поняла, что прислушивается к тарахтенью холодильника. В нем было автоматическое приспособление для получения льда, и каждые двадцать секунд раздавался глухой щелчок где-то в недрах этого агрегата, означавший, что готов еще один ледяной кубик.

Она просидела вот так перед тарелкой, на которой так и остался нетронутым кусок пирога, около часа, на лице ее застыло мрачное, полувопросительное выражение, невидящие глаза смотрели в одну точку. Постепенно другая мысль начала всплывать на поверхность ее ума — две мысли, если уж быть точной, которые одновременно казались связанными, но и абсолютно чуждыми одна другой. Может быть, это были внутренние составляющие какой-то одной большой мысли? Прислушиваясь к звуку, производимому холодильником, она анализировала эти мысли. Первая была о том, что умер отец; он умер дома, будучи удовлетворенным этим. Вторая мысль касалась наступившего дня. Выдался прекрасный, безветренный летний день, один из тех, ради которых туристы и приезжали на побережье Мэна. Они приезжали не для того, чтобы поплавать, потому что вода здесь никогда не бывает достаточно теплой для этого; они приезжали ради очарования подобных дней.

Солнце светило ярко. Франни перевела взгляд на термометр, прикрепленный с внешней стороны кухонного окна. Столбик ртути застыл на цифре 80 по Фаренгейту. День был чудесный, а ее отец был мертв. Существовала ли между тем и другим какая-то связь, кроме вполне очевидной? Мысль и о том, и о другом вызывала слезы. Франни насупилась, не в силах побороть апатию и растерянность. Ум ее кружил над этой проблемой, потом переносился к другим вещам. Но опять возвращался к прежним мыслям.

Это был замечательный теплый день, а ее отец был мертв. Это сразу же расставило все по своим местам, и глаза Франни закрылись, словно от удара. Одновременно руки ее неосознанно дернули скатерть, сбрасывая тарелку на пол. Тарелка разбилась, как бомба, и тут Франни закричала, впившись ногтями в щеки. Блуждающее, апатичное, неясное выражение исчезло, взгляд мгновенно стал острым и сфокусированным. Как будто кто-то отвесил ей пощечину или поводил пузырьком с нашатырным спиртом перед носом.

Нельзя держать труп в доме. Особенно в разгар лета.

Прежняя апатия стала пробираться обратно, стирая границы мысли. Ужас начал стушевываться, смягчаться. Франни снова стала прислушиваться к звукам холодильника… Наконец ей удалось разорвать цепкую паутину безразличия. Франни встала, подошла к раковине, пустила сильную струю холодной воды, а затем, набрав воды в пригоршни, плеснула ею на щеки, освежая слегка повлажневшую кожу.