Жюль Лермина - Вампир

Спустя три месяца после получения мною докторского диплома, в один из сентябрьских вечеров, когда, в ожидании случайных пациентов, я сидел в кабинете и усердно работал, в передней прозвучал резкий звонок.

Невольно вздрогнув, я быстро пошел отворить.

Распахнув дверь, я увидел даму, одетую во всё черное, лет сорока, довольно полную. Она плакала. Я заботливо проводил ее в приёмную и, несколько болтливо, предложил себя к её услугам. Я ещё не умел напускать на себя важности.

Дама была в таком волнении, и на неё так подействовало восхождение на четвертый этаж, что некоторое время была не в состоянии произнести ни одного слова. Я предложил ей воды. В ответ она произнесла прерывающимся голосом:

— Доктор, умоляю вас… Поспешите… как можно скорее… Мой ребёнок…

Рыдания прервали её слова. Но следовало ли что-нибудь еще прибавлять? Ей была нужна моя помощь и… для ребенка!

— Я в вашем распоряжении, — вскричал я, надевая шляпу. — Вы далеко живете?

— Нет, нет! В соседнем доме… Простите, что потревожила вас, но это так близко…

Дорогой я стал её расспрашивать, давно ли и чем болен её ребёнок.

— Она умирает, доктор! Шесть месяцев тому назад она была совершенно здорова, и ею все любовались.

— Сколько ей лет?

— Десять. Вот мы и пришли. Я живу одна с дочерью, совсем уединённо. Нас никто не посещает, кроме г-на Винчента.

— Г. Винчент?

Ей должно быть что-нибудь послышалось в моём голосе, потому что она живо прибавила:

— Он старик, доктор, лет шестидесяти или даже семидесяти… Он так добр и так любит мою Полину!..

Мы поднялись на второй этаж, и я очутился в небольшой, хорошо обставленной квартире. Через столовую, которая служила в то же время и гостиной, мы прошли в спальную. Там я увидел Полину, лежавшую на кровати.

Бедная девочка была до такой степени бледна, что, казалось, в её жилах не было ни капли крови. Её глаза, окруженные посинелыми веками, закатились; худые и длинные руки протянулись вдоль туловища, и их белизна еще более выделялась на тёмном фоне одеяла.

— Свечу, — быстро приказал я. Быстро и с глубоким вниманием начал я осматривать больную.

Передо мной была анемия в последнем периоде. Но что ее вызвало?

Из расспросов матери выяснилось, что ребенок всегда пользовался прекрасным здоровьем и никогда не хворал. Питание было хорошее.

— Вот уже три года, как мы здесь живем, — говорила мать. В квартире много света и воздуху, и она, кроме того, окнами выходит в сад. В школу Полину я не посылала, а г-н Винчент, который даёт ей уроки, слишком ее любит, чтобы изнурять её ученьем.

Надо было исследовать внутренне органы.

Признаюсь, мне страшно было дотронуться до этого хрупкого создания, на которое смерть, казалось, уже наложила свою роковую печать. Тем не менее, я все еще надеялся.

По мере того, как шло исследование, я терялся всё больше и больше. Все важные органы были в полном порядке! Ни в сердце, ни в шейных венах не было слышно характерного для анемии шума. Лёгкие были в прекрасном состоянии и вполне развиты для её лет. Под этой хрупкой оболочкой скрывалось исключительно развитые жизнеспособности. Но тем не менее я должен быль сознаться, что мои усилия ее спасти не приводят ни к чему. Я чувствовал себя бессильным, подавленным. Я не понимал этой странной болезни, не мог объяснить такого необычного истощения организма. В смущении, сбитый с толку, я не знал, что предпринять, и ждал вдохновения. Оно не приходило…

Мать молча смотрела на меня и, конечно, угадывала мою тревогу. Я еще не умел скрывать свои ощущения и своё бессилие под банальными фразами.

В этот момент послышались чьи-то шаги в соседней комнате.

— Это г-н Винчент, — сказала мать.

Едва только дверь приотворилась, как девочка, лежавшая неподвижно на постели, вдруг приподнялась, повернула голову и протянула руки по направлению к двери.

Я бросился её поддержать и, к своему великому изумлению, почувствовал, что девочка вырывается из моих рук с необыкновенной в её положении силой. Но вот дверь затворилась, и девочка упала мертвой.

Я вскрикнул от удивления и отчаянья: такая быстрая, без агонии, смерть меня поразила, как громом…

Мать с воплем упала на труп дочери… Я вышел из спальни.

В столовой я увидел в первый раз г-на Винчента. Среднего роста, довольно плотный, он был одет в светло-серый костюм. Что меня в нём поразило, так это его наружность, по которой никак было нельзя определить его возраст. Голова его была покрыта короткими, белыми, вьющимися волосами, составлявшими три хорошо образованные мыса на висках и на лбу. Лицо было такое розовое и имело такой свежий вид, глаза светились таким, почти юношеским блеском, что я положительно затруднился бы, не зная его лет, определить: старик передо мной, или юноша с напудренной головой.

Он стоял у окна опечаленный, но не настолько, как можно было ожидать, судя по словам матери о его любви к бедной Полине. Он вежливо поклонялся и вопросительно на меня взглянул.

— Она умерла, — ответил я на его немой вопрос.

Внезапная судорога исказила его лицо, которое приняло старческое выражение… Не сказав ни слова, он схватил шляпу и стремительно бросился к дверям, точно спасаясь от какой-нибудь опасности и как бы объятый страхом. Я подумал, что бегство друга в такой тяжелый момент увеличит отчаянье матери, и хотел было отправиться к ней, как вдруг услышал стук в дверь.

— Это, верно, вернулся Винчент, — подумал я. Но оказалось, что это были две соседки, пришедшие узнать о Полине. Когда они узнали об её смерти, то покачали головами.

— Так и должно было кончиться, — сказала одна,

— Что вы хотели этим сказать? — поспешно спросил я.

Женщина собиралась ответить, когда мать Полины, услышав знакомые голоса, вышла из спальни и бросилась к ним, рыдая.

Моя роль была окончена. Я поклонился и вышел, испытывая чувство невыразимого облегчения.

Я медленно спускался с лестницы, подавленный тоской. Мне казалось, что позади я оставляю какую-то тайну. Когда я проходил мимо комнаты привратника, он меня остановил.

— Ну, что, господин доктор? — начал он.

— Меня позвали слишком поздно, — поспешил я ответить.

Привратник удивленно посмотрел на меня, точно не понимая моих слов. Я вкратце объяснил ему, в чем дело. Он испустил энергичное проклятие и, показывая кулак какому-то отсутствующему врагу, проворчал:

— А, разбойник! Если бы вы знали только, сударь, какая это была здоровая девочка. Просто богатырь.

— Сколько времени она хворала?

— Шесть месяцев, сударь, ровно шесть месяцев!

— Кого это вы назвали сейчас разбойником?

— Да его, этого старикашку, который имел только кожу на своих костях и пришел кормиться у матери, в ущерб дочери. О, он попользовался!