Стивен Кинг - Бессонница

На Элен и Нат были бостонские кепки «Ред сокс». Их многие в Новой Англии носят в теплую погоду («обычные, как кошачье дерьмо», сказала бы Лоис), но их вид на головах этих двух людей вызвал у Ральфа какое-то глубокое пронзительное чувство… И оно было связано с каким-то необычным образом, который он совершенно не понимал: стоянка перед магазинчиком «Красное яблоко».

Тем временем Элен сняла свою кепку и принялась рассматривать ее.

— Да, — сказала она. — Мы ходили туда, но посмотрели только три подачи. Мужики бьют по мячам и ловят мячи. Наверное, я теперь не могу долго выносить мужиков с их мячами, но… нам нравятся наши изящные бостонские кепочки, правда, Натали?

— Да! — радостно согласилась Натали, и, когда Ральф проснулся на следующее утро в 4.01, шрам пульсировал тонкой полоской жара в его руке, а часы смерти, казалось, почти что обрели голос, который нашептывал снова и снова странное, вроде бы иностранное имя: Атропос… Атропос… Атропос.

Я знаю это имя.

Знаешь, Ральф?

Да, это тот, с ржавым скальпелем и погаными наклонностями; тот, что называл меня Кратким; тот, что взял… взял…

Что взял, Ральф?

Он привыкал к этим беззвучным разговорам; казалось, они доходили до него по какому-то внутреннему радио, на пиратской частоте, работающей лишь в те недолгие часы, пока он лежит без сна рядом со своей спящей женой, ожидая восхода солнца.

Что взял? Ты помнишь?

Он и не ожидал, что вспомнит; вопросы, которые задавал ему этот голос, почти всегда оставались без ответов, но на этот раз ответ неожиданно возник.

Шляпу Билла Макговерна, конечно. Атропос взял шляпу Билла, и как-то раз я так разъярил его, что он выгрыз кусок из полей.

Кто он такой? Кто такой Атропос?

Этого он точно не знал. Он знал лишь, что Атропос имеет какое-то отношение к Элен и ее бостонской кепке «Ред сокс», которую она, кажется, обожает, и что у него есть ржавый скальпель.

Скоро, подумал Ральф, лежа в темноте и прислушиваясь к мягкому тиканью часов смерти в стенах. Скоро я буду знать.

На третьей неделе этого жаркого, как печка, июня Ральф начал снова видеть ауры.

Когда июнь сменился июлем, Ральф стал часто ловить себя на том, что плачет — обычно без всяких видимых причин. Это было странно: он не ощущал никаких признаков депрессии или неудовлетворенности, но порой при взгляде на что-нибудь — всего лишь на птицу, одиноко летящую по небу, — его сердце начинало дрожать от печали и утраты.

Этому почти пришел конец, говорил ему внутренний голос. Голос больше не принадлежал ни Кэролайн, ни Биллу, ни даже ему самому в молодости; теперь он был совершенно другой — голос незнакомца, чужака, — хотя не то чтобы недружелюбный. Вот почему ты печален, Ральф! Это совершенно естественно — грустить, когда все идет на убыль.

Ничему еще не пришел конец, крикнул он в ответ. С чего ему приходить? В последний раз на обследовании доктор Пикард сказал, что я крепок, как барабан! Я в порядке! Никогда не чувствовал себя лучше!

Молчание голоса внутри. Но то было знающее молчание.

— Ладно, — громко вслух сказал Ральф как-то в жаркий полдень в конце июля. Он сидел на скамейке неподалеку от того места, где стояла водонапорная башня Дерри вплоть до 1985-го, когда ее повалила большая буря. У подножия холма, возле прудика, в котором купались птицы, какой-то молодой человек (серьезный любитель птиц, судя по биноклю и толстой пачке книжек в бумажных обложках, лежащей на траве рядом с ним) делал аккуратные заметки в толстой тетради. — Ладно, скажи мне, почему этому уже почти конец. Просто возьми и скажи мне.

Немедленного ответа не последовало, но ничего; Ральф был согласен ждать. Он совершил порядочную прогулку сюда, день выдался жарким, и он устал. Теперь он каждое утро просыпался где-то около половины четвертого. Он вновь стал совершать долгие прогулки, нисколько не надеясь, что они помогут ему лучше или дольше спать; он полагал, что совершает паломничество, посещая все свои любимые местечки в Дерри в последний раз. Говорит им — до свидания.

Потому что время исполнить обещания почти настало, ответил голос, и шрам начал пульсировать узкой глубокой полоской жара. То, которое было дано тебе, и то, которое ты дал взамен.

— Какое обещание? — тревожно спросил он. — Ну скажи, если я давал обещание, почему же я не могу вспомнить какое?

Серьезный любитель птиц услышал это и посмотрел на вершину холма. Он увидел мужчину, сидевшего на скамейке в парке и явно разговаривавшего с самим собой. Уголки рта серьезного любителя с отвращением опустились, и он подумал: Надеюсь, я помру раньше, чем стану таким старым. Очень надеюсь. Потом он опять повернулся к пруду и снова стал делать свои заметки.

Глубоко в мозгу Ральфа вдруг снова возникло то сдавливающее ощущение — ощущение щелчка, — и хотя он не полетел со скамейки, тем не менее почувствовал, как его быстро тащит вверх… быстрее и выше, чем когда-либо раньше.

Вовсе нет, сказал голос. Когда-то ты бывал намного выше, чем сейчас, Ральф. И Лоис — тоже. Но ты на пути туда. Скоро ты будешь готов.

Любитель птиц, существовавший, сам того не подозревая, в центре великолепной, переливающейся золотом ауры, осторожно обернулся, быть может, желая убедиться, что этот безумный старик, сидевший на скамейке на верхушке холма, не подползает к нему с каким-нибудь тупым предметом в руках. То, что он увидел, заставило жесткую и надменную линию его рта расползтись от изумления. Глаза его вытаращились. Ральф увидел, как аура серьезного любителя неожиданно стала испускать лучи цвета индиго, и понял, что тот, несомненно, обескуражен.

Что с ним случилось? Что он видит?

Но вопрос был поставлен неверно. Дело было не в том, что видел птичник, а в том, чего он не видел. А не видел он Ральфа, поскольку Ральф поднялся достаточно высоко, чтобы исчезнуть из этого уровня, как прозвучавшая и исчезнувшая нота.

Если бы они сейчас были здесь, я легко смог бы видеть их.

Кто, Ральф? Если бы кто был здесь?

Клото. Лахесис. И Атропос.

И вдруг разрозненные осколки начали соединяться в одно целое в его мозгу, словно кусочки головоломки, казавшейся гораздо более сложной, чем на самом деле.

Ральф, шепотом: [О Боже мой. О Боже мой. О Боже мой.]

Шесть дней спустя Ральф проснулся в четверть четвертого утра и понял, что время исполнить обещание настало.

— Пожалуй, я схожу в «Красное яблоко» и куплю брикетик мороженого, — сказал Ральф.

Было уже почти десять часов. Сердце у него билось слишком быстро, и ему трудно было отыскать собственные мысли под непрекращающимся белым гулом переполнявшего его ужаса. Никогда в жизни ему не было так наплевать на мороженое, но это звучало вполне разумным предлогом для похода в «Красное яблоко»; стояла первая неделя августа, и в прогнозе погоды сообщалось, что столбик ртути, вероятно, поднимется утром до девяноста градусов [74] Около тридцати двух градусов по Цельсию. , а вечером пройдет гроза.