Стивен Кинг - Бессонница

Он торопливо прошел через темную прихожую, вздрогнув от оглушительного раската грома над головой, и устремился к подножию лестницы. Там он на мгновение застыл, ухватившись за балясину перил и прислушиваясь к стекающим на деревянный пол с его вымокших штанов и рубахи струйкам воды. Потом он двинулся наверх, пытаясь бежать, но уже не в силах врубить передачу повыше, чем быстрый шаг. Сердце тяжело и быстро колотилось в груди, вымокшие кроссовки висели на ногах гирями, и почему-то он все еще видел, как дергалась голова Эда Дипно, когда тот вылезал из своего «датсуна», — быстрые резкие толчки, делавшие его похожим на бойцового петуха перед схваткой.

Третья ступенька, как обычно, громко заскрипела, и вслед за этим звуком раздались быстрые шаги наверху. Облегчения они не принесли, поскольку принадлежали не Кэролайн — он понял это тут же, — и, когда Билл Макговерн перегнулся через перила, Ральф не удивился, что лицо его под неизменной шляпой-панамой было взволнованным и бледным. На всем обратном пути от развилки Ральф чувствовал, что что-то не так, верно? Да. Но в данных обстоятельствах вряд ли можно было считать это предчувствием. Он все явственнее понимал, что, когда положение вещей достигает определенной стадии разлада и хаоса, его уже нельзя выправить или повернуть вспять; оно просто становится все хуже и хуже. Он полагал, что на том или ином уровне сознания он всегда знал это. Чего он никогда и представить себе не мог, это какой длинной может оказаться дорога в хаос.

— Ральф! — окликнул его сверху Билл. — Слава Богу! У Кэролайн… Ну, мне кажется, у нее что-то вроде приступа. Я только что звонил в службу 911, вызвал «скорую».

В результате Ральф обнаружил, что способен одолеть бегом оставшиеся ступеньки.

Она лежала на пороге кухни, рассыпавшиеся волосы закрывали ее лицо. В этом Ральфу почудилось что-то особенно жуткое, что-то неряшливое, а если и было на свете какое-то состояние, совершенно неприемлемое для Кэролайн, так это неряшливость. Он опустился на колени рядом с ней и убрал волосы с ее глаз и лба. Кожа ее была такой же холодной, как его собственные ноги в вымокших кроссовках.

— Я хотел положить ее на диван, но она слишком тяжела для меня, — с беспокойством проговорил Билл. Он уже снял свою панаму и теперь нервно теребил в руках ленточку от нее. — Моя спина, ты ведь знаешь…

— Я знаю, Билл, все в порядке, — сказал Ральф. Он просунул руки под Кэролайн и поднял ее. Для него она была совсем не тяжелой, а, наоборот, легкой — почти такой же легкой, как стручок молочая, готовый лопнуть и отдать свои семена порыву ветра. — Слава Богу, что ты был здесь.

— Меня уже почти не было, — ответил Билл, идя вслед за Ральфом в комнату и все еще теребя свою шляпу. Он напомнил Ральфу старого Дорранса Марстеллара с его книжкой стихов. «Я бы на твоем месте не стал больше до него дотрагиваться, — сказал старик Дорранс. — Мне Не видно твоих рук».

— Я как раз выходил и вдруг услышал жуткий грохот… Наверное, это она упала. — Билл оглядел темную из-за грозы комнату; лицо было в ту минуту почему-то безумным и одновременно алчным, его глаза, казалось, искали что-то, чего здесь недоставало. Потом взгляд прояснился.

— Дверь! — воскликнул он. — Ручаюсь, она все еще открыта! Дождь зальет дом! Я сейчас вернусь, Ральф.

Он выскочил из комнаты. Ральф едва заметил это; день приобрел сюрреалистические очертания ночного кошмара. Хуже всего было тиканье. Он слышал его внутри стен — теперь уже такое громкое, что даже гром не мог заглушить его. Он положил Кэролайн на диван и опустился возле нее на колени. Дыхание ее было быстрым и неглубоким, а запах изо рта — ужасным. Однако Ральф не отвернулся.

— Держись, родная, — сказал он, приподнял одну ее ладонь — она была почти такая же влажная, как ее брови, — и нежно поцеловал. — Ты только держись. Все в порядке, и… все будет нормально.

Только все было ненормально, тикающий звук означал, что ничто не было нормально. И кстати, звук раздавался не из стен — его никогда и не было в стенах, он шел только от его жены. В самом дорогом для него человеке тикало… Она ускользала от него, и что же ему делать без нее?

— Ты только держись, — повторил он. — Держись, слышишь меня? — Он снова поцеловал ее ладонь, прижал к своей щеке и, услышав вой сирены подъезжающей «скорой», начал плакать.

Она пришла в себя только в машине, когда та мчалась по Дерри (солнце уже снова вышло, и от мокрого асфальта шел пар), и поначалу болтала такую чепуху, что Ральф решил, что с ней случился удар. Потом, как раз когда голова у нее начала проясняться и речь стала связной, на нее опять накатили судороги, и Ральфу с одним из врачей «скорой» еле удалось удержать ее.

Этим вечером в комнате ожидания на третьем этаже с Ральфом встретился не доктор Литчфилд, а доктор Джемал — невропатолог. Джемал говорил с ним тихим, успокаивающим голосом; он сказал, что состояние Кэролайн стабилизировалось, что они оставят ее здесь на ночь, просто для надежности, но утром она сможет вернуться домой. Ей выпишут кое-какие новые препараты, наркотики — довольно дорогие, да, но при этом еще и потрясающе эффективные.

— Мы не должны терять надежду, мистер Робертс, — сказал доктор Джемал.

— Да, — ответил Ральф. — Конечно, не должны. Будут еще подобные приступы, доктор Джемал?

Доктор Джемал улыбнулся. Он заговорил тихим голосом, который каким-то образом становился еще более успокаивающим благодаря легкому индийскому акценту.

И хотя доктор Джемал и не сказал ему прямо, что Кэролайн умирает, он подобрался к этому так же близко, как и все остальные медики в этом бесконечно долгом году, в течение которого она боролась за жизнь. Новые препараты, сказал доктор Джемал, вероятно, предотвратят дальнейшие приступы, но положение достигло той стадии, когда необходимо принимать все возможные меры, причем «со всей возможной тщательностью». К сожалению, несмотря на все, что они делали и делают, опухоль растет.

— Вскоре могут возникнуть проблемы с координацией движений, — сообщил доктор Джемал своим успокаивающим голосом. — И, боюсь, я вижу кое-какие ухудшения в зрачках.

— Могу я провести ночь вместе с ней? — тихо спросил Ральф. — Она будет лучше спать. — Он помолчал, а потом добавил: — И я тоже.

— Конечно! — обрадованно воскликнул доктор Джемал. — Это прекрасная мысль!

— Да, — глухо проговорил Ральф. — Я тоже так думаю.

И вот он сидел возле своей спящей жены и слушал тиканье, доносившееся отнюдь не из стен, и думал: Скоро настанет день — может быть, этой осенью, а может, зимой, — и я снова окажусь в этой палате рядом с ней. Эта мысль представлялась ему не предположением, а пророчеством, и он наклонился и положил голову на белую простыню, закрывавшую грудь его жены. Он не хотел больше плакать, но все-таки немножко поплакал.