Елена Гайворонская - Тринадцатый пророк

– Понимаю.

– Правда? – неожиданно обрадовался он. – А знаешь, я сперва тебя за шпиона принял. Ты уж прости.

Я охотно простил. Я вообще незлопамятный.

– А твоя страна с кем-нибудь воюет? – не унимался Фома.

Видно, военная тема глубоко в нём застряла. И окружающий мир он продолжал воспринимать через эту призму. Я же, напротив, как человек мирный и от военно-политических интриг далёкий (в армии, Бог миловал, оттрубил на Севере и кроме как с дурными «дедами» и сибирскими морозами сражаться не приходилось, правда, «деды» попались на редкость сволочные), принялся было объяснять российско-чеченскую проблему. Но запутался, кто кого и зачем, и из моих слов, заявил Фома, получилось даже, что мы там, в Чечне что-то вроде здешних римлян в Иудее. Я сказал, что тот всё неверно понял, стал рассказывать по новой, запутался вконец, плюнул, и мы сообща пришли к неутешительному выводу, что гармонии и свободы в мире пока не существует, но и насилием ничего не добьёшься. Только хуже станет. На том и порешили. Тем более что впереди уже поджидала нас, искрилась, блестя солнечной чешуёй, извилистая лента реки.

Зрелище не для слабонервных: дюжина здоровых мужиков полощется в воде как стадо гигантских енотов. К моему стыду, со стиркой все управлялись так, словно всю этим и жизнь занимались. Барахло на камень, раз – два, переворачивали на другую сторону, ещё пара движений – и готово. Все, кроме меня. Я вовсю старался копировать засевшего рядом со мной Петра, но, увы. Вода была холодной, проклятый песок проскальзывал сквозь пальцы. Не выдержав, я было чертыхнулся, но, вспомнив запрет Равви, поменял «чёрт возьми» на «твою мать». Не знаю, что понял Петр, но тут же громко заржал. Оказалось, что не только я наблюдал за ним, но и наоборот. Я буркнул, что не вижу ничего смешного, и брызнул в него водой. Он – в ответ. Дурной пример заразителен, к нам подключились остальные, и, спустя несколько минут, еноты превратились в расшалившихся великовозрастных школяров, выпущенных на речку и на миг оставшихся без присмотра. Надо сказать, такая волна безудержного беззаботного веселья не захлёстывала меня так давно, что я и забыл, как это бывало… Полуденный зной. Гуденье жирных мух. Мальчишки, побросавшие на берегу одёжку, визжа от восторга, прыгают в говорливую речку…

– Эй! – прервал нестройный поток моих воспоминаний Петр. – Твоя одёжа!

А моя одёжа, воспользовавшись невниманием хозяина, улизнула прочь и, подхваченная бойким течением, маячила уже достаточно далеко. Я припустил следом, догнал, схватил, но поскользнулся и плюхнулся в реку. Поднялся, отплёвываясь, и уже вознамерился пообщаться с непоседой по-русски, но тут услыхал за спиной журчащий с волнующими переливами смех. Обернулся и увидел Магдалин. Она держала корзину со свежевыстиранным бельём.

– Привет, – сконфуженно произнёс я.

– Здравствуй. – Заметив моё замешательство, она постаралась скрыть веселье, но улыбка струилась из её чёрных глаз, на ярком солнце отливавших тёмным золотом. – Извини. Наверно, дома у тебя жена стирает?

– Я не женат, – сказал я, но, заметив строгое движение бровей, мол, вдали от дома все холостые, поспешил добавить:

– У меня есть девушка. Представляешь, она очень похожа на тебя. Ну, просто сестра-близнец.

– Неужели? – Магдалин скептически приподняла брови.

Клянусь! – с жаром выпалил я. Глупо, но в глазах этой женщины мне менее всего хотелось выглядеть курортным ловеласом.

– Верю. Давай сюда. – Она поставила корзину, забрала у меня шмотки и, не обращая ни малейшего внимания на мой робкий протест, скинула сандалии, подоткнула юбку, зашла по щиколотки в воду.

Я наблюдал за ловкими слаженными движениями её смуглых рук, округлых в локте, тонких в запястьях, плавным изгибом спины, упругим колыханием груди под многослойной тканью льняного платья, и во мне рождалось странное, не свойственное мне чувство. Я любовался Магдалин, её текучей женственностью, но в моих мыслях не было скабрезности или обыкновенного мужского желания, столь естественного при виде молодой красивой женщины. То есть желание было, но довольно необычное – сидеть и смотреть, как Магдалин полощет в реке одежду, как вода, песок и мокрая ткань охотно повинуются ей. Этот нехитрый процесс в её исполнении выглядел ритуалом древним и непреходящим, как мир. Он завораживал, вгонял в лёгкое оцепенение, в коем не было места метаниям и терзаниям ни плотским, ни душевным, – лишь покой, гармония, созерцательность.

Я смотрел на её тонкие смутно белеющие лодыжки, тёмные паруса вздымавшихся юбок, и внутри что-то тоскливо сжималось, словно недоглядел, не понял, не сказал что-то важное, без чего дальнейшая жизнь лишалась основного смысла.

– Вот и всё, – распрямившись, сказала Магдалин.

– Спасибо, – пробормотал я, очухавшись от минутной летаргии.

– Не за что.

– Я бы до ночи возился, – сказал я для того, чтобы говорить о чём-нибудь, потому, что с окончанием разговора закончится и эта случайная встреча. И, возможно, не повторится никогда.

– Так только кажется, – ободрила Магдалин. – Нужна привычка.

– Буду тренироваться.

– Когда ты отправляешься домой?

– Пока не знаю.

– Решил задержаться?

– Да…

– Значит, тебе у нас нравится?

– Да, – ответил я с неожиданной искренностью.

– Хорошо.

В устах любой другой женщины это прозвучало бы как кокетство, приглашение или вызов. Но у неё было обычной вежливостью, так ответила бы она любому: старику с трясущейся головой или сопливому подростку.

– Давай, помогу. – Я подхватил её корзину.

– Не нужно! Я сама. – Почему-то воспротивилась она. Неужели у феминизма столь древние корни?

– Так нечестно, – возразил я. – Ты же помогла мне.

Магдалин на секунду задумалась.

– Ладно, но только до поворота.

Мы шли рядом, на плече у меня болтался свежевыстиранный хитон. Руки обнимали прохладную от влажного белья корзину.

– Ты девушка Равви? – спросил, не удержавшись.

– Что? – Секунду она в растерянности смотрела на меня, не сразу поняв, о чём идёт речь.

– Извини. Просто я подумал, что у такой красивой девушки обязательно должен быть приятель.

– Это совсем необязательно, – сказала она таким тоном, что я сразу понял: если хочу продолжать беседу, необходимо сменить тему.

Тропа резко сворачивала влево, к городским стенам. Магдалин остановилась.

– Я хотела сказать… – Она явно колебалась, стоит ли говорить со мной о чём-то важном для неё и, наконец, решилась. – Ему надо быть осторожнее. После сегодняшнего выступления в храме Каифа наверняка подаст жалобу в синедрион.

– Каифа – это тот нервный дедок, который ругал нас почём свет?

– Он – первосвященник Иудеи, – очень серьёзно сказала Магдалин.