Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Трава… Вася встал, вытирая об куртку измазанные руки. Повернуть надо, идти и руками трогать траву: там, где тропка, будет в ней дырка. Осока сейчас высохла, но никуда не делась. Нагнулся, нащупал рукой травяную гривку. И пошел обратно, ведя ладонью. От дождей трава полегла, но рука ее все равно трогала, гладила, а там, где не будет ее, там он наклонится еще и нащупает глину на тропе.

Спина болела, идти внаклонку оказалось тяжело, и куртка мешает. А трава идет и идет под рукой ровненько. Через каждые два-три шага Вася выпрямлялся и отдыхал. Где же эта дура-тропка? А летом тут хорошо, комаров только много, прямо в уши залетают и в нос. Там, у тропки должен плоский камень лежать, белый, его всегда видно, только иногда водой из ручья заливает. И сейчас, наверное, под грязью спрятался. По тропе вверх тоже камушки, ступенечками, кто-то накидал и даже прикопал, чтоб дождями не смыло. Только вот найти бы, и вылезет.

Покричать, конечно, можно, пока недалеко ушел. Но там дядя Петя. Он сразу и скажет, в интернат, там не забалуешь. Вася выпрямился и посмотрел на светящийся циферблат. Еще все шумят, друг к другу ходят, потом сядут старый год провожать. Это через три часа только будет. Его не сразу хватятся, мало ли — в доме где толкется. Но потом вдруг начнут искать? Надо бы поскорее уйти, чтоб не нашли.

Нагнулся, растопыривая руку, сделал маленький шаг. Опять трава! …Как-то по весне у камня, что тропинку метит, он нашел гнездо жаворонка. Раздвинул траву, а оно там! У самой почти тропинки. Яички маленькие, в крапку. И сразу на него птичка налетела сверху — клеваться. Хорошо, был один, пацаны бы забрали яйца печь в костре. Сколько там еды — пшик, но забрали бы. Вася тогда сильно забеспокоился, что все равно найдут, не знал, что и делать. Перенести гнездо подальше, в травку запрятать, где ходить неудобно? Но Варенька Степановна им рассказывала, что птицы, если руками яйца потрогаешь, гнездо бросят. Весь день тогда проторчал на гребне холма, даже ухо простудил на ветру. Дежурил, чтоб никто гнездо не нашел.

— А ночью пришел во сне Меловой Дядько, — забормотал Вася вслух, чтоб было нестрашно, водя рукой по темноте, — я его сам выдумал, ну и что, все одно советы он советывает правильные. Лицо у Дядьки из белого мела точено, а потом будто ветер в него дул дул, вот как на камнях — середку выдул, а крайчики остались. Стал у Мелового Дядьки нос, как топорик и брови как гребешки. Глаза синие и веселые. Волосы белые, пылью посыпаны. А голос шуршит и пищит, как ветер с мышами. Дядька и научил.

Вася тогда встал рано-рано, даже раньше матери и ушел в балочку. Сел на корточки около гнезда и сказал наговорные слова, которые сам придумал. Меловой Дядько сказал, так и надо, если сам, то они сильнее будут.

«Укрыв-трава, наклони цветы, росу стряхни, в глаза залети, пусть не видят, не знают, мимо идут, ты красива трава, ты сильно цвети, пусть запах на ветер, а кто мимо идет, за цветами уплывет, с тропы не сойдет»

Сейчас, стоя в зимней степи, на дне глубокой узкой балки, Вася, припоминая, снова шептал старые слова. Это первые слова были наговорные, что он выдумал. Никому их не рассказывал, пошептал у камушка с гнездом и ушел, не оглядываясь. А на следующий день сам искал-искал гнездо и не увидел. С кургана, да, птицы так и ныряют вниз, а после вверх — песни петь. А у тропки, куда в траву юркают, нет гнезда! Вместо него трава выросла пышная, на каждом стебле узкий цветок, пахнет сильно и руки желтеньким пачкает…

«Цвить» — сказала безветренная темнота птичьим голосом и Вася замер. Через малое время, переждав свист ветра, что наверху, снова позвала темень:

— Цви-вить.

И он пошел на птичий голос, выпрямившись, не глядя по сторонам. Когда забелел у ног плоский камень, улыбнулся. Глянул вверх и увидел, — карабкаются по темноте такие же камни, обозначая тропу. Наклонился и сунул руку в заросли пышной травы, чувствуя кончиками пальцев не мокрую глину, а сухое тепло оттуда, от самой земли.

— Спасибо, — сказал. И полез вверх, ступая с камня на камень, по четко видимой тропе.

— Цви-вить, — ответил ему птичий голос, замирая и становясь тише.

В старом доме под невидимым куполом открыла глаза серая кошка и вытянув шею, уставилась в черное стекло. Лариса придержала рукой закрытую на коленях книгу.

— Что там, Марфа? Что видишь?

Марфа муркнула в ответ, еще смотрела некоторое время, прикрыла глаза, опустила на лапы остроухую голову, задремала, запустив урчальный моторчик в груди.

Лариса тоже отвела глаза от черного оконного стекла. Чуть помедлив, раскрыла книгу там, где захотела раскрыться сама. И замерла, стараясь не слишком прижимать пальцы к страницам. На развороте, расталкивая остроконечные ряды букв, на глазах появлялась гравюра. Пышно и беспорядочно вырастали на ней стрелки незнакомой травы и на каждом стебле — длинный цветок с узким раструбом. От цветков к земле — россыпь точек через весь лист, а вверх светлым дымком — тонкие завитки и спирали.

Она провела кончиком пальца по внезапно возникшему рисунку. Поднесла к лицу руку, испачканную в желтой пыльце. От пальцев резко пахло цветами, весенней проточной водой и пчелами.

Василий одолел два холма, радуясь, гуляющему поверху ветру, — идти было потно и неудобно. Болели глаза от усилий не потерять тропу. Каждый раз страшно было спускаться в темноту меж холмами. Но в ушах его снова звучало весеннее цви-вить, показывая, куда идти. И он шел.

Где-то здесь тропка разделится, направо побежит в сосновый лес. А налево — выведет к третьему холму. Подняться на него и «Эдем» будет совсем недалеко. После четвертого кургана.

Он боялся пропустить развилку. — Если пойдет правее, встанут перед ним черные сосны. Через лесок если пройти, то можно спуститься к дороге. Но… там они стояли с Витькой, смотрели, как достает головой до луны черный демон. Туда не надо.

Лучше не думать демона, знал Вася. Просто знал, и знал еще, даже если демон без имени, все равно — лучше не видеть его в голове. Он может услышать. И придет…

По вечерам, когда летние звезды висели низко, мальчишки часто собирались на берегу, в своем тайном месте, и разговаривали. Место не такое уж и тайное — за горбатыми камнями, где на песке лодки, собирались ребята постарше. У больших особенных разговоров не шло. Там — девочки. Они пищали и пили сухарь, ругали мальчишек дураками и визжали, когда им совали в руки ужа-бычколова, но не уходили. А если какая убегала по песку в темноту, за ней, пыхтя, мчался пацан, и через полчаса оба возвращались, смеялись.

Вася сидел за камнями с приятелями, слушал, про что там большие и грустил, что они всё о ерунде. Иногда, когда ждали девчонок, говорили о космосе и это было интересно! Но со своими — интереснее. Правда, когда начинались страшилки, то Васе опять становилось скучно. Все черная рука, да белая простыня, с детсада все это знают. Один раз хотел рассказать настоящее, что сам видел и что наснилось. О том, как по ночам вырастает в степи старая церква и утром нет ее. Про баб каменных, что бродят в траве и от взгляда валятся, а отвернешься — снова стоят за спиной и слепыми глазами на тебя смотрят, смотрят. …Как из воды, когда она светится, выползают светилявочки, размером с Васин кулак, пищат так, что уши режет, и в руки брать нельзя, а то в прорезанную дырку в ухе прыгнет и останется там. И тогда не будешь слышать здесь, а все только оттуда, из-под моря. …Про дырку среди камней, куда в Бешеной вода уходит. Сто лет уходит и все никак не уйдет, а как засосется туда вся, то и откроется на дне бухты тыща костей и черепов — все обмотанные золотыми цепями. …О девочках черного винограда, которые в старом винограднике за сосновым лесочком, и кто их видел, у того на сердце открывается глаз и все время плачет.