Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Если бы вместо Коли — Ленчик. Может, и ей бы детки…

И так посмотрела на громкого свояка, что он приосанился, снова рюмку схватил, песни свои петь-токовать кинулся. А Маша сестра, вот уж правду говорят, беременные и мысли читают, снова глазами — жжик по Дашиному лицу. А глаза-то, смотри, не злые, испуганные. Как у птички в петельке.

Даша тряхнула головой и встала, держа в пальцах теплую рюмку:

— А ну, певун, дай и другим сказать.

Ленчик на полуслове смолк, растерявшись.

— Вот мы тут старый год провожаем. А я хочу выпить за мужиков наших. Они в дожди и в мороз, чтоб у нас в дому было тепло, сытно, и чтоб ножки были обуты и ручки вот (она потрясла над столом золотыми перстнями на пальцах), в море идут и ревматизм зарабатывают. А, в особенности, хочу выпить за мужа моего, Николая Григорьича, без которого был бы наш берег весь в выброшенных кораблях.

— Да не был бы, компьютеры щас, — крикнул с угла стола совсем пьяненький парнишка, пытаясь убрать с потного лба белые волосы, а рука срывалась, звякала вилка на тарелке.

— Сиди, уж, горе, заколешься, — одернула его бабушка, с которой и пришел.

— Помолчь, Тарасик, волос у тебя длинный, а ум? — Даша обвела взглядом стол и все вразнобой закричали:

— Короток!

— Твои компьютеры это, конечно, хорошо. Но если электричества не будет? Рраз и сдохли! А наши мужички и сдохнут, а в море пойдут, и на маяк залезут и там, вместо фонаря — костерок разложат. Так ведь, Коленька?

И подвинула под криво свешенной скатертью ногу к колену сидящего мужа. Николай Григорьич, опустив лицо, крутил в пальцах полупустую рюмку. Кивнул. И почувствовала, шевельнул ногой, прижался.

— Так пусть они там, в холодном море, на сильном ветру ночном, пусть знают, мы их ждем. И бока у нас мягкие и сами мы теплые.

Все засмеялись. Сверкала люстра с плафонами, увитыми стеклянными рюшками, сверкали стекла в полированной стенке и за ними, в глубоком зеркале, сверкали рюмки в руках у перекошенных отражений. Даша повела плечами, чтоб под люстрой заблестела пуще цепочка в вырезе бархатного платья и тоже рассмеялась:

— Так что, бабоньки и девоньки, предлагаю уговор. Мы их, добытчиков наших, холим и лелеем, а они нас любят и в наряды наряжают. И будет у нас тогда жизнь — как в саду под вишенкой. За здоровье, Коленька. Твое здоровье, Леонид батькович! И вам поклон, дед Митя, дед Саша, дядя Вова, дядя Петя, Сашок, Виктор. А ты, Тарас, слушай и на ус мотай, раз уж сел со взрослыми. А нет усов, расти скорее, а то девки не полюбят!

Тронула рюмкой край мужниной, опрокинула в себя водку, не дожидаясь, пока дотянутся до нее чокнуться умиленные мужики и села, улыбаясь и поправляя платье. Подцепила на вилку розовой ветчины и закусила, вкусно жуя пахучее мясо.

Со стен на веселье смотрели маски африканских идолов с дырками вместо глаз и с лохматыми копнищами на макушках. Ленчик из рейсов вез, как положено, экзотика. И Маша, осторожно вытряхая пыль из пакли и протирая злобно перекошенные рты, вот уже сколько лет укоряла:

— Ленечка, давай снесем в подвал, смотрят и смотрят, демоны!

А муж откладывал газету, потягивался в кресле и говорил, посмеиваясь:

— Глупая ты Машка, деревяшек пугаешься. Пусть висят. Наш секонд знаешь кого из последнего рейса? Лемура привез! Хвост полосатый, глаза черные. Так он у них в деревне всех кошек…

— Леня!!! Дети же!

В спальне, Даша знала, на огромном ковре висели две турецкие сабли накрест. Ненастоящие, блеску много, а внутри алюминий. Давно уже, как Леня, дыша раскрытым ртом жарко, прихватил таки старшую сестру за углом дома, Даша руку вперед себя локтем поставила, так что наткнулся и охнул, по сторонам озираясь, и сказала негромко:

— Ты, свояк, осторожнее, а то Манюшка тебе хозяйство-то живо сабелькой отмахнет. Сам привез, сам над кроватью вешал.

И он откачнулся. Ушел молча. А Даша после не спала всю ночь, в гостевой дальней комнатке смотрела на беленую стенку, как по ней черные ветки тенями ползают, и думала, ведь правильно в глазах увидал, если так полез. Играться…

Тогда, засыпая, решила к сестре пореже наведываться. Грустно — рыжую, широкоротую сама нянькала, конфеты всегда ей припасала. И детки вон какие… Тетю Дашу любят. Слышала как-то, соседки у магазина ее имя полоскали, но с уважением, вот мол, нелюдимка, а дети на ней виснут, за подол цепляются.

Маски смотрели со стен, ухмылялись. И лучше бы не было их тут. Своих бесов вокруг хватает, подумалось Даше сердито. Поднялась, поправляя на боках богатое платье, вытащила из-под локтя у мужа смятую пачку «Кента» и стала пробираться к выходу.

В черном дворе на земле и заборах, на сваленных с краю огорода старых тазах и ведрах лежали кривые пятна света. Даша спустилась с крыльца и отошла за сарайчик, где у них с сестрой и пепельница была припасена, плошка с отколотым краем.

— Даша?

— Нашел, Коля? — наступила ногой на крошечную надежду, что — Ленька пришел, черт, прогонять придется. И убила ее, раздавила каблуком сапожка с золотой пряжечкой. Добавила ровным голосом, приветливым:

— Иди сюда, здесь тихо.

Николай подошел ближе, пропадая в тени. Даша курила вольно, вкусно, глубоко затягивалась и, отводя полную руку, стряхивала пепел ногтем мизинца.

— Я тебе сказать пришел. Не знаю, что ты загадала, ныряла когда. Но если это насчет детей…

Он сглотнул и прокашлялся. Даша молчала.

— То я тебе хочу сказать. Ты, делай как знаешь. Может, дело-то во мне?..

Даша протянула руку к стенке сарая и раздавила окурок. Держала, пока не исчез огонек, и пальцы грелись, обжигаясь. Кинула на кривой, до земли вытертый ногами асфальт, притоптала. Как давешнюю надежду.

— Коля…

Муж качнулся, шагнул ближе.

— Ты меня, Коля, как книгу не читай. Хоть и муж, а не прочтешь все равно. Другое я загадала. А насчет разрешения твоего… Хотела б я тебе клятву дать, что только ты один у меня и будешь. Да не могу. Не потому что я такая, не крепкая. Но… всякое может случиться в жизни.

На крыльце кто-то стукал ногами и покрикивал, смеялись женщины, вразнобой жалея Тарасика, заснул парнишка, проспит Новый год. Даша оторвала ноги от земли, а век бы тут стояла, не шла никуда, и взяла мужа за руку. Сказала тихо, чтоб прежде сказанное безжалостное смягчить:

— Спасибо тебе.

Николай молчал в ответ.

— Пойдем. Надо Машке на кухне помочь, старуха только под ногами путается. Раз приехали, давай уж дотерпим, хорошо?

— Хорошо.

— А про Леньку не беспокойся. Мне его мужские таланты ни к чему. Я лучше прибегу в роддом, да племяшку у Маньки скраду. А что? И рожать самой не придется. В коровнике поселим, никто не узнает, я ее кормить стану молоком от козы и песни петь.

— Дашка!

Она расхохоталась облегчению в голосе мужа и прижалась к нему, тронула губами щеку. Взяла за руку и хотела к дому идти, первая. Но Коля пошел вперед и ее крепко держал, следил, чтоб шла по ровному и светлому. И она пошла за ним, спокойная, статная, красивая. Подумала «за мужем» иду…