Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Музыка всплеснула, свет задрожал, пропадая, а когда снова зажегся, девушки не было. Но из светящейся арки тут же пошла другая и повторила те же движения, показывая поднос тем, кто сидел за другим столом. Людмила Львовна кивнула ей, точно рассчитав, когда кивок будет принят за разрешение встать и стала шептать что-то Сирене. Та, не желая упускать своего приветствия, как только девушка присела рядом с ней, отодвинулась от собеседницы. Людмила обиженно откиналсь на спинку стула и свесила руки, поблескивая браслетами и перстнем. У места охранника, будто зная, что он самый не важный в компании, девушка задержалась ненадолго, без остановок перетекая вниз и сразу же вверх. И исчезла в мигнувшем свете.

«Наша очередь», подумал Витька. Во рту пересохло, будто свидание началось. Он смотрел на третью девушку, вышедшую из смутного света, пытаясь определить, кто из Яшиных танцовщиц? Не та ли, что была с ним в номере, сахар грызла и шампанским запивала? Девушка шла на него, глядела в глаза, и ничего знакомого не было в ней, вернее, ничего отсюда. Черные волосы, забранные в причудливый узел так, что несколько прядей свешивались и покачивались вдоль высоких скул. Медная кожа и полные груди, качающиеся в такт шагам. Темная впадина пупка и под ней шнур, держащий повязку по бедрам, плетеный из какого-то растения, грубый и неровный. Мелькали колени, мерно, в такт музыке. И медленная улыбка светила, как луна в разрыве туч.

Витька вздохнул и приложил руку к груди. Как там его Ноа, если вот она — здесь? Или ее уже нет под рубашкой? А Яша напрягся, сжимая в пальцах край скатерти, сидел, бросая на Витьку косые быстрые взгляды. В шаге от стола девушка поменяла направление и подошла сначала к Яше. Витька понял и усмехнулся. Барин боялся, что старшим она признает Витьку, не его. Теперь Яков Иваныч откинуся на спинку стула, вытянул под стол ноги и был просто доволен. Показывая, что все в ритуале знает, не впервой, руками в поднос не лез, кивнул и все.

Создав в темноте рисунок из нескольких движений, смуглая танцовщица склонилась перед Витькой, протягивая ему поднос. По виду бронзовый, хотя Витька смутно представлял себе, как выглядит бронза. Темный, с мягким блеском, по краю — орнамент из переплетенных стеблей, листьев. И змей. Никуда от них, думал Витька, пока девушка, перетекая по-змеиному, смотрела на него поверх подноса неподвижными глазами. Из глаз ее, казалось, текла жара и трещание кондиционера становилось надсадным, переходило в писк. Так пищат насекомые, что хотят крови, когда кожа влажная и пахнет тобой.

Витька рассмотрел лежащую на подносе горку стеблей, торчащие листочки и сухие плоды. Поднял глаза и кивнул, давая понять, все, увидел. Но она продолжала стоять в поклоне и не отводила взгляда. Только качнула подносом. Тогда Витька, колеблясь, протянул руку и коснулся сухой травы. По изменению музыки понял, правильно. Бархатистая трава покалывала кожу сломанными кончиками стеблей. Запах, что приняли пальцы, был незнаком, раздражал непохожестью ни на что.

В ноющие звуки флейты вломился концом бревна глухой удар барабана. И еще один. Витька ждал, что девушка выпрямится, двигаясь, как вода, потекшая вверх, и исчезнет, как прежние. Но она, в медленном танце проплыв к пустому стулу, встала за ним ровно, держа перед собой поднос. Ухающие звуки били по ушам и потому Витька не сразу почувствовал, как шевельнулся ворот рубашки и отлетела верхняя пуговица. И еще одна. Его Ноа, скользя вокруг шеи, вдоль по руке, перетекла на спинку пустого стула, в переливах света мерцая цветными узорами, ползла по сиденью, вокруг ножек, и скатерть натянулась там, где край ее попал под змеиное брюхо. На сиденье встала свечой, покачиваясь, и вот уже смуглая Ноа-женщина сидела, прямо, вперив неподвижные глаза в середину стола.

Обе женщины покачивались в такт музыке, еле заметно и было видно, танцовщица и впрямь похожа на Ноа. Как рисунок похож на модель или актриса на ту, чью роль ей надо сыграть. Черные волосы казались искусно сделанным париком, а цвет кожи — подобранным гримом. И еще разница — Ноа была сплошь по смуглой коже покрыта татуировкой.

Ненастоящая встала на колени и протянула поднос настоящей. Та приняла его, приблизив лицо к стеблям и листьям. Кивнула и, потянувшись, расположила в центре стола, где, наверное именно для этого, было оставлено пустое пространство. Ухнул барабан. И по звуку его танцовщица опустилась на колени, почти легла, прижимаясь лицом к полу и раскидывая руки. Шпилька, держащая узел волос, выпала, пряди рассыпались по спине и по полу. Витька осторожно потащил к себе фотоаппарат, не отводя глаз от багрового света, заливающего совершенную женскую фигуру на гладком полу.

— Оставь, — посреди музыки голос Ноа звучал ясно и полно, по-хозяйски, — у тебя еще будет возможность снимать. А сейчас — смотри и слушай, дыши. Тебе нужны силы. Иди, — обратилась Ноа к лежащей, — ты хорошо справилась. Получишь награду.

Та встала и, поклонившись, исчезла во вспышке света. Все-таки не парик, подумал Витька. И пахло от нее… Не духи это. Не будут сочинять запах из растертых в ладонях листьев, пряных цветов с ядовитыми тычинками и сырой речной глины, в которой копошатся насекомые…

Ноа посмотрела на Яшу. И Витька посмотрел на хозяина банкета, проверяя, как тот отнесется к его ожившей татуировке? Тот не был удивлен, хотя сидел, напряженно подавшись вперед и суженными глазами ловил каждое движение вокруг стола. И было еще что-то в его глазах. Азарт, понял Витька, упоение внезапностью, рваным течением жизни. Он всегда наготове и наслаждается этим.

— Всем твоим людям надо отдохнуть, — сказала Ноа Якову. Голос ее, вплетаясь в уханье барабана, был глубоким и одновременно шершавым. Голос древней старухи, оставшейся в вечной молодости.

— Да.

— Так делай то, что решил.

Она расположилась на стуле удобнее и стала ждать, гостьей происходящего.

Тянулась музыка, вытягивая саму себя, как из-под крышки сундука мягкую ленту. И бился большим сердцем медленный барабан. Шуршали дождевые флейты и, казалось, сыплется на волосы мелкое шепотное семя. Витька глянул на соседние столы и поразился стеклянной неподвижности взглядов, каменным позам. Опущенная рука Людмилы казалась сделанной из мертвой пластмассы. Сирена, чуть отклонившись от нее, так и застыла. Неловко подался к столу безымянный охранник, уставившись на свои кулаки, в одном — вилка.

Сугробы начальнических рубашек за вторым столом лениво меняли цвет и торчали над воротничками темные головы с камушками глаз. Шоферская голова выше всех, жилистый, крепкий, как успел разглядеть его Витька, с рубленым некрасивым лицом и темными губами.

Живой была Ноа. Поглядывая по сторонам в ожидании, иногда поднимала руку, заправляя за ухо прядь черных волос. И почему Витьке показалось тогда, что светлеют ее волосы и кожа становится другого цвета? Вовсе нет. Она снова изменилась, конечно. На плакате у мастера была нежнее и тоньше, беззащитная. В степи, когда звала его увидеть больше, была порывиста и голос звенел нетерпением. А здесь звучал мерно, величественно. Голос хозяйки. Кожа смугла бронзой. Волосы… Черные, с длинным блеском по закрученным в узел завиткам. Одна нога под стулом, другая чуть вытянута и босые пальцы шевелятся вольно. Четко видны мышцы женщины, привыкшей идти далеко и долго, не уставая, мерным шагом верблюдицы, которой не страшна пустыня.